Василием, так что проститься с другом и сесть на подведённого пятидесятником коня было для привыкшего к дисциплине рейтара минутным делом.
– Надеюсь ещё увидеть тебя, Базиль! – крикнул на прощание молодому другу Берониус и, поравнявшись с гонцом, принялся расспрашивать того о Новгороде и его богатствах.
А Пётр Потёмкин тем временем, в окружении атамана, ясаула и урядников громко отдавал новые распоряжения:
– Город полностью разрушить! Крепость – срыть до земли! Чтоб и памяти о ней не осталось! Един зуб у шведской ехидны уже вырван! Неча тута чужим шанцам да дворам стоять! Русская Нева! Царёвы струги на ней врагов стерегут! Всё жечь и рушить! А нам дале – царёв указ сполнять. Могу ноне объявить, что Великий государь повелел: «В последних числах мая или первых числах июня идти за свейский рубеж и встать на Варяжском море». Надо объявить шведу: русские возвернулись! Емельян! Можешь показать атаману с ясаулом свои секреты. Да поделись ими щедро!
Атаман с Емельяном отправились к берегу, переправились на воеводский струг. Стрельцы и казаки дружно принялись за работу. За пару дней все укрепления исчезли без следа, будто унесённые из этих мест по воле неизвестного волшебника.
Дон Кишот Новгородский
Пятидесятник Фома с Берониусом, поеживаясь от прохлады, ранним июньским утром подъезжали к Великому Новгороду. Ритмейстер, хоть и далёкий от всякой романтики, невольно любовался внушительными стенами Кремля и золотыми, синими, лазоревыми отблесками многочисленных куполов церквей, хорошо видимых издали и так чудесно и по-разному сверкавших в лучах восходящего солнца.
– Какой большой и красивый город! – невольно вырвалось у Якоба. – Не меньше Стокгольма!
– А то! Не зря вы, шведы, на него уж с полтыщи лет облизываетесь, – ухмыльнулся стрелец. – Слухай, свей! Надень доспех – пущай воевода тя увидит как я, кады пленил.
– Ваш воевода есть знатен? – поинтересовался Берониус.
– Князь Голицын! Самого великого государя Литвы Гедимина потомок!
– Князь… по нашему – принц! Тогда… да! Могу иметь представляться как рыцарь, – слез с коня ритмейстер.
Он неторопливо отвязал от седла торока, удерживавшие завёрнутые в полотно латы, и так же неспешно в них облачился.
– Шлем при высших и дамах не надевать! – пояснил он Фоме.
– Эка невидаль! Мы тож при старших шапки снимаем! – расплылся в улыбке Извеков.
Рейтар и стрелец продолжили путь, обсуждая достоинства доспехов Берониуса.
Внезапно ветер донёс до них женские вопли – всадники переглянулись и, не мешкая, пришпорили коней. Обогнув подлесок, они увидели шайку разбойников, напавших на богатый поезд. Несколько телег были брошены на произвол судьбы убегавшими к Новгороду возницами, а у расписного возка четверо татей пытались оттащить от лежавшего на земле мужика двух рыдающих баб. Ещё один разбойник тянул за косы к подлеску двух маленьких девчушек. Ражий мужик, судя по всему, главный из нападавших, потому как восседал на гнедой кобыле и был вооружён мушкетом, громко смеялся.
Заметив скачущую на помощь нежданную подмогу, бабы завыли ещё громче, а главный неспешно поднял мушкет и…
– А… – Фома выпустил протазан из руки. Пуля пробила ему плечо.
– Держись – привычно, словно перышко, на лету подхватил протазан Берониус. – Это не есть ваши солдаты?
– Это тати! Душегубы!
– Тогда горе им, я не обещать воеводе не поднимать оружие на убийц! – кавалерист пустил коня в галоп.
От злой улыбки его седые усы встопорщились, клиновидная бородка кинжалом вытянулась вперёд. Пятидесятник, закусив от боли губу, продолжал скакать рядом, пытаясь левой рукой достать кинжал.
Тем временем главный разбойник спокойно достал из-за пояса пистоль и начал целиться в обогнавшего Фому Берониуса. Его сообщники бросили мучить свои жертвы и, схватив, кто сабли, кто палки с привязанными к ним конскими челюстями, приготовились встретить нападавших.
Ритмейстер прикинул, что разбойник сейчас спустит курок – и пригнулся к лошадиной гриве. Как обычно, он произвёл сей нехитрый момент вовремя – пуля просвистела где-то над правым ухом. Для стрелявшего промах оказался смертельным – выбросив руку вперёд, рейтар спокойно пронзил его протазаном, затем тут же отпустил древко, выхватил из ножен тяжёлую шпагу и двумя резкими точными ударами уложил первых подбежавших к нему татей. Трое оставшихся замерли, выставив вперёд сабли и намереваясь, видимо, бить кто в коня, кто во всадника. Однако опытный рубака совершил ловкий маневр: вздыбив коня, одновременно развернул его и бурей налетел с фланга. Раздались крики, перешедшие в предсмертные хрипы, и когда подоспел пятидесятник, ещё три трупа лежали невдалеке от крайней телеги этого несчастного поезда.
– Знатно ты их посёк, – с неподдельным восхищением похвалил шведа стрелец, с трудом слезая с коня.
– Покажи рану, – не обращая внимания на плачущих женщин деловито велел ритмейстер.
– О-о-о, – со знанием дела осмотрел он плечо молодца, – это не есть опасно. Нужны полотно, чистая вода, хлеб, паутина.
– Слыхали? – повернув голову к затихшим бабам, весело крикнул Фома.
– Несите рубаху чистую, дуры, да бочонок хлебного вина[58] с ближней телеги! – с трудом поднялся с земли лежавший до того замертво хорошо одетый мужик: добротный кафтан с жемчужными пуговицами, белая вышитая рубаха с богатым ожерельем, малиновые порты и яловые сапоги говорили о достатке. – Спасибо вам, ратные люди. Едва дух из меня не выбили тати конской челюстью, люди сбежали, а жинку со свояченицей так напугали, что теперь, поди, до Преображения Господня в себя не придут. И девок чуть не порешили.
Тем временем женщины, ещё не вполне опомнившись от неприятного приключения, приводили себя в порядок: водрузили на головы свои двурогие, в виде полумесяцев, кокошники, поправили на груди егсшечки[59] с золотыми галунами, отряхнули белые рубахи из кисеи, шёлковые сарафаны, отделанные металлическим кружевом и украшенные резными позолоченными фигурными пуговицами со вставками горного хрусталя, закреплёнными к тому же на плетёных золотых шнурах.
– Ну-у? – возвысил голос спасённый. – Бабам бы лишь наряды! Живо!
Лишь после сурового окрика женщины окончательно пришли в себя и принесли всё, что велел хозяин поезда, как выяснилось, новгородский купец Пахом Зубов, а враз повеселевшие девчушки молнией унеслись в подлесок и вернулись с полными пригоршнями паутины. В некоторых прозрачных сетях ещё бились даже несчастные мухи.
– Теряй из-за вас время, – незлобиво бурчал стрелец, пока ритмейстер привычными движениями мял хлеб с паутиной, – а ведь мы по государеву делу к воеводе посланы…
– Ахти! – поднял брови Пахом.
– Да. А-а-а! – вдруг заорал от неожиданности пятидесятник.
Это Берониус, деловито попробовав на вкус содержимое бочонка и кивком одобрив его крепость, начал лить жидкость на ещё кровоточившую рану.
– Терпи, – невозмутимо успокаивал он молодца. – Сейчас я продолжать. Иначе, как это у вас… Антонов огонь и конец!
– Лей, помирать