рукой ещё не полностью пришедший в себя офицер. – Как я рад, что ты жив!
– Идём, опосля перемолвитесь, – усмехнулся в бороду воевода и приказал пятидесятнику:
– Беречь начального шведа! В Новгород князю Голицыну отправим!
Осмотрев бастионы, Потёмкин удивился, насчитав восемь превосходных пушек. Видимо, шведы так спешили, что, не успев их сбросить в реку к часу отхода, просто оставили на местах.
– Красный гостинец! – обрадовался воевода. – Что полегче – на струги пойдут, остатние – на Монаший остров, с другими по Орешку палить!
Оглядев со стены место слияния Охты с Невой, стольник спросил у Василия:
– А не ведаешь, что вот тута Ниеншанц поставили?
– Так место наилучшее, – рассудительно ответил попович, – тута часто вода высоко подымается. Всё кругом заливает, а сюды не доходит.
– А я, как плыли, много отоков[55] по пути видал. Один больно удобен. Средь воды и Неву запирает, вот ежели крепость на нём воздвигнуть…
– Шведы про отоки, чаю, ведают!
– Ведать – мало. И про нас ведали? И где те шведы?
О чём-то задумавшись, Потёмкин развернулся и быстрым шагом направился к лестнице, потом чуть не бегом сойдя на землю, зашагал к главным воротам.
– Пошли вечеряти[56], – бросил он догнавшему атаману. – Токмо сторожу выставить нать.
– Сделаем, – отозвался Назар.
– И давай этого шведа, толмач! – хлопнул по спине поповича Потёмкин. – Взалкал поди, с утра не евши, офицер. Мне его живым князю представить до́лжно!
Вскоре пятидесятник подвёл к воеводскому костру Якоба Берониуса:
– Так ты – ритмейстер, начальный человек? – с интересом оглядев высокого шведа, задал вопрос Потёмкин.
– Да, гере воевода, я командовать рейтары, – на вполне сносном русском подтвердил пленник.
– Так тебе толмач не нужен? – покачал головой стольник.
– Я долго служить здесь, много говорить с Базиль и его отец, и ещё с русскими.
– А почему не ушёл со своими?
– Не мог. Я считать, что нужно драться! Эту крепость ставить по воле великий король Густав Адольф. Густав Адольф назначать меня ритмейстер. Не мочь ритмейстер Якоб Берониус оставить королевский крепость! Шведский рейтар есть умирать, но не предать!
– Ты доказал верность своему королю, хошь он и помер давно, – уважительно промолвил Потёмкин. – Я тоже готов лишиться живота за своего великого государя. Дворянин?
– О, да! В Стокгольме есть Рыцарский Дом, там хранить запись о Берониусах. Мы вести род от великий воин-викинг Бьорн!
– Дай слово, что не учинишь побег и не встанешь оружно на русских!
– Слово Якоб Берониус, – гордо задрал подбородок офицер.
– Добре! Вернуть ему шпагу! – приказал воевода. – Нам в Росии тож воински нравы Европы ведомы. Ты – честный воин и боле заслужил быть оружным, нежели генерал Горн!
Берониус рассыпался в изъявлениях благодарности, путая русские и шведские слова. Потом он начал что-то бормотать только по-шведски, и Потёмкин, знавший из этого языка лишь отдельные слова, кликнул Свечина.
– Стольник и воевода, – обратился довольный за старшего товарища Василий, – швед ещё об одном просит.
– Ну?
– Он просит разрешения побеседовать с офицером гвардии патриарха Никона. Ему интересно разузнать о воинских приёмах лучших русских гвардейцев.
– О как! Лучших! – весело глянул на атамана Потёмкин. – Слыхал, гвардейский голова? А ну давай его с Лукой сведём.
Василий отвёл Берониуса к костру, у которого вечерял ясаул.
– Ты чё? Мне? Беседой с латинянином поганиться? – начал ругать Василия старик, узнав, зачем тот привёл к нему долговязого рейтара.
– Так его ж мой батюшка, почитай, обратил уж в православную веру, пока от болезни лечил, – схитрил Свечин, не желая доставить ритмейстеру лишние неприятности, – только помер батюшка. И некому обряд свершить, я ж не обучен как след и рукоположен. Вот ты, дяденька, как человек бывалый, и заверши это богоугодное дело!
– А можно! – вдруг согласился ясаул и, вновь удобно разлёгшись у костра, хлопнул рукой по траве:
– Садись рядом, свей.
Сначала беседа не заладилась, казак косо поглядывал на шведа, который не мог повторить за ним символ веры, но когда ритмейстер, поведав о том, как пару раз в бою спасся, видимо, только по воле Всевышнего, незаметно перевёл разговор на военную тему и в подробностях рассказал Луке о паре сражений, о том, как на его глазах пал в битве при Лютцене король Густав Второй Адольф, возглавив атаку кавалерии, глаза старого казака зажглись молодым огнём, и он в ответ, размахивая руками, будто в них были сабли, поведал шведскому рейтару, как ходил брать Азов, штурмовал и взял его с товарищами. Рассказал и про Азовское сидение казаков, и про то, как они непобеждёнными вернулись на Дон.
– О-о! Подкоп, взрыв стены, штурм сквозь пролом! Прекрасно! А я вот, Лука, увы, я никогда не есть бить с сарацином или турок! А ты есть настоящий рыцарь, крестоносец! – восхищённо твердил ритмейстер. Ты мечтать освободить Константинополь. Разве есть цель более благородный!
Потом, когда ясаул, ненадолго отлучившись, вернулся с бочонком вина, а казаки где-то раздобыли ему две братины, Василий понял: услуги переводчика старым воякам боле не требуются. И взаправду – они принялись учить друг друга казачьим и шведским военным песням.
Как ты, батюшка славный тихий Дон,
Ты кормилец наш Дон Иванович…[57] —
заводил Лука.
«Дон-Дон!» – подхватывал швед, принимая это звонкое слово за дворянский титул какого-то благородного дворянина Ивановича.
Как бывало, ты все быстёр бежишь,
Ты быстёр бежишь, всё чистёхонек, —
продолжал ясаул.
«Дон-Дон!» – подпевал швед. – «Гере Иванович!»
А теперь ты, Дон, все мутен течёшь,
Помутился весь сверху донизу…
Чисто выводил казак.
– Он что? Заболеть? – не понял ритмейстер.
– Да не. Он переживает, так как распустил своих детей-казаков в походы, – объяснил шведу ясаул.
– Понял! Дон есть ваш генерал! – просиял Берониус, обрадованный нежданным озарением.
– Навроде того, – согласился Лука.
Регулярно отпивая из братин, седовласые ветераны вскоре дружно загорланили каждый на своём языке что-то малопонятное окружающим, как, впрочем, и им самим, обнялись, а потом спокойно заснули прямо у костра, чрезвычайно довольные друг другом. Свечину оставалось только раздобыть пару рогожек и укрыть новых знакомцев от кружившихся у реки туч голодных комаров и ночной влаги.
Наутро Потёмкин первым делом вытребовал к себе пятидесятника Фому и вручил ему письмо для передачи князю Голицыну.
– Заслужил. Гонца за таку весть и пожаловать могут, – покровительственно похлопал по плечу стрельца воевода. – И шведа князю представишь, как трофей! Буди его – и отправляйтесь не мешкая!
Но будить ритмейстера не потребовалось. Проснувшись, как всегда, на заре, он уже весело беседовал с