же территориальных водах в Персидском заливе и Индийском океане и арестовывать их с конфискацией при условии нарушения договора. Сангуру не было и двадцати, когда его поймали охотники на людей, пришедшие из далекой, менее миролюбивой деревни. Они залегли в джунглях в засаду, установив ловушку, пришедший на рассвете за дровами Сангур в нее наступил, петля на его ноге затянулась, и он повис в воздухе, став их легкой добычей.
Рабов свезли на побережье, затем двести семьдесят семь из них погрузили на корабль, взявший курс на Занзибар. После трехдневного перехода без еды и питья они пристали в секретной точке к острову. К тому времени шестьдесят человек были мертвы, и их тела бросили за борт. Торговцы, среди которых были как арабы, так и африканцы, заплатили налоги – по два доллара за голову, после этого пленников вывели на сушу. Парусник из Сура разгрузился, но стоял еще в порту, ожидая выхода в море. Торговцы, воспользовавшись заминкой, предлагали сделки англичанам – владельцам гвоздичных плантаций, куда в итоге они отправили сотню новых рабочих рук.
Сдав всю вяленую рыбу, капитан парусника покинул занзибарский порт. Они благополучно прошли обыск британских моряков и развернулись в то место, где было условлено погрузить на борт оставшихся в живых рабов, не выкупленных англичанами. Среди них был и Сангур, у которого начиналась лихорадка. В рубке капитана хранились в свернутом виде французские флаги, полученные у представителей посольства в Адене. Их он поднимал в случае внезапного появления английских судов посреди открытого моря. Когда в конце августа подгоняемый попутным юго-западным ветром парусник прибыл наконец без происшествий в порт Сура, Сангур уже шел на поправку, легко переносил качку и даже понимал по-арабски.
Торговцы, приступившие к дележу товара, закончили споры только к утру следующего дня. Капитан же, как никто извлекающий выгоду из конфликта англичан с французами, припрятал флаги понадежнее и, довольный, отправился домой. Как только торговцы пришли к согласию, рабов этапировали и разместили в двух трехэтажных постройках. Сангура с другими подняли на верхний этаж в комнаты с узкими высокими окнами, через которые задувал свежий ветер. В помещения на первом этаже, где окон не было вообще, так как они предназначались под склады, втолкнули самых строптивых. К ночи воздух внутри здания накалялся так, что им разрешали спать на крыше. И даже свежий ветер со стороны моря был бесполезен в этой удушающей жаре. Сангур обтирался влажной тряпкой, глаза краснели – ни о прошлом, ни о будущем он не думал, ему бы только прилечь да заснуть на твердой земле.
Через несколько дней его присоединили к небольшой группе рабов, которую переправили в аль-Батыну, где они были нужны для работы на земле. Но там он пробыл недолго, его перекупил шейх из аль-Авафи. Сангур прислуживал в его доме, ухаживал за участком, женился на невольнице из гарема шейха, но, не дожив до пятидесяти, умер от туберкулеза, оставив двух дочерей, которых вскоре погубила та же болезнь, и сына. Тот, успев жениться и обзавестись детьми, среди которых была только одна девочка, примкнул к шайке грабителей. После этого следы его терялись. Так Паучиха, после того как все ее братья были проданы, росла сиротой в доме шейха Саида, как раз в это время унаследовавшего от отца этот почетный титул. Шел шестнадцатый год его длинной-предлинной жизни…
Асмаа и Халед
Прослушав текст, который по памяти пересказала ему Асмаа, заучив его еще в детстве, Халед ответил:
– И что, ты нашла это в какой-то старой арабской книге? Похоже на «Ожерелье голубки».
– «Ожерелье голубки»? Кто написал книгу с таким красивым названием? – спросила она.
Он улыбнулся.
– Андалусский мудрец Ибн-Хазм[26]. Думаю, он автор.
Асмаа склонилась к нему.
– А ты веришь, Халед, что души и вправду ищут свои половинки?
Он усмехнулся.
– Асмаа, эта древняя легенда. Якобы люди сначала поклонялись луне, были бесполые, ни мужчины, ни женщины. Каждый с двумя головами, четырьмя ногами и руками. Но боги стали опасаться, что люди их свергнут, и разделили их тела пополам. Пупок у нас остался как напоминание о разрыве. И так мы обрели пол и стали бродить в поисках своих половинок, чтобы с ними воссоединиться.
– А я твоя половинка? – посмотрела на него Асмаа.
– Которую я наконец отыскал, – прижал он ее к себе.
Халед рассказал ей, как влюбился в нее с первого взгляда, как только увидел.
Однако вскоре Асмаа пришлось убедиться, что люди вовсе не частички тел, которые ищут друг друга, чтобы слиться в когда-то единое целое. Нет. Наши души и тела не части целого, их невозможно спаять, они разные. Нет такой пары, кто подходил бы друг другу так, как сочетаются осколки разбитого стекла. Она вовсе не половинка Халеда, и уж точно не та, которую он искал.
Халед – сам неделимое тело со своей траекторией. Он хорошо знает, что хочет, все это он уже получил: любящую семью, диплом о высшем образовании, искусство, заменившее ему внутреннюю жизнь, как думала Асмаа. В нем пробудился к ней интерес, когда он увидел ее разглядывающей его полотна широко раскрытыми от восхищения глазами. Он давно решил, что женится на женщине, не похожей на других, но не мешающей ему двигаться по собственной орбите. Главное, чтобы она сама не стала звездой со своей вселенной. Он был не против ее учебы в вечерней школе. Учиться на дневном отделении замужним не разрешал новый закон. Он поощрял ее увлечение чтением. А когда она получила диплом педагога, он был рад, что жена стала личностью, уважаемой женщиной, которая сделала выбор в пользу того, чтобы реализовать себя на общественно значимой работе. Такой женой можно было гордиться. Она была как финальный мазок на его автопортрете, который он выставлял напоказ. Жена, свободная, но в поле его притяжения, не более того.
Все это Асмаа сообразила, но было поздно. Она сильно привязалась к нему, чтобы не ранить и себя, ведь без этой любви она уже не могла. Как были не похожи ее чувства на то, что испытывал Халед. С самого начала он очертил границы, которые устраивали его и за которые Асмаа не могла выходить. Он любил ее, только если она не нарушала эти правила. Шли дни, но эта своеобразная любовь не угасала в нем. Он поднимал ее на немыслимые высоты, ставил ее образ на пьедестал, на самом деле упиваясь собственным умом и удачливостью. Но Асмаа не та бабочка, которая, ослепнув, летит на огонь. Она просчитала, на каком расстоянии от себя он ее держит: он таился от нее, закрывался в комнате, чтобы работать,