предметы, призванные защищать от колдовства, и руны. Гримерную с Ниной делила актриса, игравшая придворную даму, и ей очень не повезло с соседкой. Мало того, что Нина заняла три четверти рабочей поверхности разными защитными амулетами; большую часть времени она еще бормотала предохраняющие от зла заговоры и молитвы. Занималась она этим украдкой, одним глазом испуганно следя за дверью. Каждый раз, когда в дверь кто-то стучал, она вскакивала и набрасывала на свою священную коллекцию полотенце. Затем она вставала спиной к столику, небрежно опершись на него руками, и принималась неубедительно смеяться.
Макдуф и Банко занимали комнату по соседству с сэром Дугалом и вели себя спокойно и по-деловому. Саймон Мортен был погружен в себя, напряжен и молчалив. Придя в театр, он сначала сделал пятнадцатиминутную разминку, потом принял душ и занялся гримом. Брюс Баррабелл пару раз попытался пошутить, но, не получив ответа, умолк. Им помогала их костюмерша.
Баррабелл начал было насвистывать, потом вспомнил, что это считается дурной приметой, резко остановился и сказал:
— Черт.
— Вон, — сказал Саймон.
— Я и не знал, что ты тоже один из верующих.
— Давай, выходи.
Брюс вышел и закрыл дверь. За дверью он повернулся вокруг себя три раза и постучал.
— Да?
— Покорно прошу прощения. Можно мне вернуться? Пожалуйста.
— Входи.
— Пятнадцать минут. Пятнадцать минут, пожалуйста.
Уильям Смит одевался вместе с Дунканом и его сыновьями. Он был совершенно спокоен и очень бледен. Малькольм, приятный молодой человек, помог ему загримироваться. Дункан, которому помогала костюмерша, величественно наблюдал за ними.
— Премьеры, — простонал он. — Как я их ненавижу.
Его взгляд задержался на Уильяме.
— Это ведь твоя первая премьера, парень?
— Были еще школьные пьесы, сэр, — нервно ответил Уильям.
— Школьные пьесы? Ну-ну, — глубокомысленно сказал он. — Что ж.
Он вернулся к потрепанным листам со своей ролью, которые были прислонены к зеркалу, и забормотал:
— «И раны и слова тебе пристали».
— Я буду рядом, отец, спиной к зрителям. Я дам тебе слова, если понадобится. Не волнуйся.
— Да, мой мальчик, сделай это, пожалуйста. Нет, я не буду волноваться. Но я не представляю, почему я напрочь забыл слова вчера. Ну да ладно.
Привычным жестом он поправил мантию и повернулся.
— Сзади все хорошо? — спросил он.
— Прекрасно, — уверил его сын.
— Хорошо. Хорошо.
— Пятнадцать минут, пожалуйста.
Раздался стук в дверь, и вошел Перегрин.
— Публика прекрасная, — сказал он. — Зал бурлит. Уильям, — он погладил мальчика по голове, — ты будешь помнить сегодняшний вечер на протяжении всех грядущих спектаклей. Ты играешь очень точно. Ничего не меняй, хорошо?
— Хорошо, сэр.
— Вот и молодец. — Перегрин повернулся к Дункану. — Мой дорогой, вы выглядите великолепно. И мальчики тоже. Малькольм, тебе придется долго ждать своей большой сцены. Я могу тебя только похвалить.
Ведьмы стояли тесной группкой. Вид, который они собой являли, внушал ужас. Они хором сказали «Спасибо» и продолжали стоять близко друг к другу, пристально глядя на него.
— Вы справитесь, — сказал Перри.
Он продолжал обход гримерных. Нелегко было найти подходящие слова для всех. Некоторые терпеть не могли, когда им многословно желали удачи. Они любили, чтобы им шутливо желали ни пуха ни пера. Другим нравилось крепкое пожатие локтя и уверенный кивок. Дам нужно было целовать — либо руки, либо воздушные поцелуи из-за грима. Он обходил актеров, а у него самого в это время сосало под ложечкой, рот и горло как будто ободрали наждачной бумагой, а голос был словно не его собственный.
Мэгги сказала:
— Сегодня твой вечер, Перри, дорогой. Полностью твой. Спасибо тебе. — И она поцеловала его.
Сэр Дугал пожал ему обе руки.
— «Спасите нас, о неба серафимы!»[124] — сказал он.
— Аминь, — ответил Перри, приветствуя цитату из «Гамлета».
Саймон, величественно-мрачный и излучающий горячую энергию, тоже пожал ему обе руки.
— Спасибо, — сказал он. — У меня плохо получается говорить в таких случаях; моя благодарность и благословения.
— А где Банко?
— Вышел. В туалет, наверное.
— Передайте ему мой привет, — с облегчением сказал Перри.
Дальше, дальше. Нина, стоящая спиной к гримировальному столику и хохочущая как безумная. Сильный запах чеснока.
Шотландские лорды — нервничающие и очень вежливые. Статисты — в восторге от того, что он к ним зашел.
Всё. Теперь его ждет фойе и помощник Уинти Морриса.
— Так, — сказал он. — Мы всех заводим в зал. С этим трудновато. Нашлись охотники поглазеть на королевскую семью, которые были полны решимости оставаться в фойе, но мы их всех загнали внутрь. Уинти разодет как не знаю кто, он стоит у входа. В зале полно представителей службы безопасности и все такое. Из дворца позвонили и сообщили, что они выехали.
— Ну что, начали?
— Начали.
— Начинающие, пожалуйста. Начинающие, — прозвучало в гримерных.
Из-за кулис появились ведьмы, поднялись на сцену, взобрались на платформу и собрались вокруг виселицы. Дункан с сыновьями и лордами стояли за кулисами, ожидая окончания короткой первой сцены.
Бесконечный промежуток длиной в пять минут. Затем воздух наполнился великолепным медным звуком фанфар, за которым послышался звук тысяч людей, поднимающихся с кресел. Теперь национальный гимн. А теперь все расселись по местам. Повелительный последний звонок. Голос помощника режиссера.
— Приготовиться. Свет в зале. Гром. Поднять занавес.
Перегрин принялся расхаживать туда-сюда и слушать.
IV
После четвертой сцены он понял: все идет хорошо. Они играют с полной отдачей, подумал он, и пробрался в ложу с левой стороны от сцены. Уинти сжал в темноте его руку и сказал:
— Пьеса будет идти месяцами. Это успех!
— Слава Богу.
Он был прав. Им всем оставался всего один шаг до вершины, и сейчас они его сделали. Ах вы мои дорогие, думал он, внезапно испытывая любовь к ним всем. Ах вы мои сокровища. Благослови вас бог.
Остаток вечера прошел за пределами реальности. Посещение королевской ложи, королевский визит за кулисы. Зал, аплодирующий стоя. Все было сверх меры, словно многократно умноженная сказка про Золушку.
Он не пошел не вечеринку после премьеры. Он никогда на них не ходил. За кулисы пришла Эмили, обняла его, расплакалась и сказала:
— О да, дорогой. Да. Да!
Вокруг него с аплодисментами и одобрительными возгласами собрались актеры. И наконец за кулисы, как это ни поразительно, пришел критик, чье мнение он особенно ценил; критик сказал, что нарушает свое железное правило, но это, несомненно, лучший Макбет со времен Оливье[125] и лучшая леди Макбет на его памяти, и что теперь ему надо бежать.
— Надо выбираться отсюда, — сказал Перегрин. — Я хочу есть.
— Куда пойдем?
— В «Парик и Поросенок», до него совсем близко, и они останутся открытыми, пока не придут вечерние