Умер Игнатьев в 1983 году, получив к семидесятилетию очередную правительственную награду, пережив своего благодетеля Хрущёва на 12 лет. Мемуаров он не оставил. Ему было что утаивать.
Болезнь Сталина. Версия естественной смерти
История болезни Сталина засекречена до сих пор. Из десяти томов девять отсутствуют. Некоторых исследователей это натолкнуло на мысль, что наследники Сталина утаили нечто важное, зафиксированное врачами, например, следы отравления. К этому вопросу мы вернёмся позднее, в главе «Почему засекречена история болезни Сталина», но те, кто находился с ним постоянно, — охрана и обслуживающий персонал кунцевской дачи — версию заговора отвергали и настаивали на естественной смерти[151].
С ними солидарен Жорес Медведев. В статье «Болезнь или заговор»[152] он приводит воспоминания врачей, проводивших в марте 1953 года патологоанатомические исследования. Они определили, что первый инсульт, произошедший осенью 1945 года, не сопровождался кровоизлиянием в мозг. Была закупорка мелкого сосуда мозга. Зачастую это приводит к параличу и частичной потери речи, однако при надлежащем уходе больной выздоравливает и частично восстанавливает работоспособность. Но если не уменьшить нагрузки, то микроинсульты повторяются и тяжесть их увеличивается. Сталин не прислушался к врачам и на пенсию не ушел. Второй удар произошёл осенью 1949 года. Он и тогда не ушёл от дел. Наконец, третий удар настиг его в семидесятитрёхлетнем возрасте 1 марта 1953 года.
О физическом состоянии Сталина мы можем судить по воспоминаниям его дочери, Хрущёва, Микояна, генерала Судоплатова, Марии Ковригиной, бывшей министром здравоохранения СССР, охраны и обслуживающего персонала.
Наш главный свидетель — дочь. Её нельзя заподозрить в фальсификации. Рассказывая о первом микроинсульте, Светлана писала:
«Отец заболел, и болел долго и трудно (выделено мной. — Р. Г.). Сказались напряжение и усталость военных лет и возраст, — ему ведь было уже шестьдесят шесть лет. Я даже не помню, виделись ли мы с ним зимой 1945–46 года…»[153]
После первого микроинсульта он доверился врачам и летом 1946-го после долгого перерыва (впервые с 1937 года) уехал на юг.
Тот год стал переломным. Он не мог работать с прежней интенсивностью, всё реже появлялся в Кремле и, находясь в Москве, большую часть времени проводил на кунцевской даче. Туда для решения текущих вопросов приглашались члены Правительства и Политбюро. Если Сталин приезжал в Кремль, то ненадолго: приём начинался поздно вечером и заканчивался максимум через три часа. Его работоспособность резко снизилась. Светлана писала, что «формула “Сталин в Кремле” выдумана неизвестно кем и означает только то, что его кабинет, его работа находились в Кремле, в здании Президиума ЦК и Совета министров»[154].
Под Сухуми, около Нового Афона, срочно начали строить правительственные дачи. Появился дачный комплекс на озере Рица, была выстроена дача на Валдае. По утверждению Светланы, кроме Сталина на этих дачах отдыхали только Жданов и Молотов. Она описывает свои ощущения после совместно проведенного отпуска:
«Летом, 1947 года, он пригласил меня отдыхать в августе вместе с ним в Сочи, на «Холодной речке». <…> Он постарел. Ему хотелось покоя. Он не знал порою сам, чего ему хотелось».
Осень 1948 года он также проводит в Сочи. В это же время срочно перестраивается дача в Кунцево. Светлана вспоминает, что, вернувшись в Москву, Сталин также большую часть времени проводил не в Кремле, а на даче, в большом лесном парке, где в разных местах ему поставили беседки со столиками:
«Летом он целыми днями вот так перемещался по парку, ему несли туда бумаги, газеты, чай <…> последние годы ему хотелось здоровья, хотелось дольше жить»[155].
Похоже, что она смотрела на отца через розовые очки, описывая в мемуарах портрет дачника, отошедшего от повседневных забот. Однако карательная машина продолжала исправно работать, и «кунцевский дачник» твёрдо стоял у её штурвала.
Здоровье Сталина, несмотря на щадящий режим работы, не улучшалось. Он страдал от гипертонии, головокружения и отдышки, часто простуживался, и охрана была вынуждена иногда прибегать к крайним мерам. Рыбин, рассказывая о похоронах Жданова, состоявшихся 2 сентября 1948 года, вспоминает, как охранник, по указанию Молотова, запер Сталина в комнате и не выпустил в сад полить цветы[156].
Не вызывает сомнения, что в другое время охранник за такую выходку дорого бы поплатился и был прощён только потому, что часто болеющий Сталин осознавал свою физическую немощность.
С приближением осени, выполняя советы врачей, он стремился на юг, а в Москву возвращался в конце ноября.
В октябре 1949 года (вновь осенью) Сталина настиг второй микроинсульт, сопровождавшийся частичной потерей речи. Последующие два года он вынужден был брать длительный отпуск (август — декабрь 1950, 9 августа 1951 — 12 февраля 1952) и отправляться на юг.
Светлана Аллилуева вспоминает:
«В последнее время он жил особенно уединённо; поездка на юг осенью 1951 года была последней. Больше он не выезжал из Москвы, и почти всё время находился в Кунцеве»[157].
В 1951 году у Сталина начались провалы памяти. Хрущёв вспоминал, что иногда, сидя за столом и обращаясь к человеку, с которым общался десятки лет, Сталин вдруг останавливался в замешательстве и никак не мог назвать того по фамилии[158].
«Он очень раздражался в таких случаях, не хотел, чтобы это было замечено другими. А это ещё больше стимулировало угасание его человеческих сил. Помню, однажды обратился он к Булганину и никак не мог припомнить его фамилию. Смотрит, смотрит на него и говорит: «Как ваша фамилия?». — «Булганин». — «Да, Булганин!» — и только тут высказал то, что и хотел сначала сказать Булганину. Подобные явления повторялись довольно часто, и это приводило его в неистовство»[159].
Это же подтверждает Микоян, рассказывая об октябрьском (1952) пленуме:
«В последние годы жизни память Сталина сильно ослабла — раньше у него была очень хорошая память, поэтому я удивился, что он запомнил это предложение Молотова, высказанное им в моём присутствии Сталину шесть лет тому назад»[160].
Тут же Микоян оговаривается, что, по-видимому, нужные ему факты Сталин записывал, чтобы впоследствии использовать по своему усмотрению.
Болезнь прогрессировала. Летом 1952 года, осмотрев Сталина, его личный врач академик Виноградов обнаружил резкое ухудшение здоровья (прогрессирующий атеросклероз мозга) и рекомендовал ему отказаться от политической деятельности и уйти на покой. Сталин не прислушался — в разгаре были московский и пражский процессы, а также «мингрельское дело», которыми он дирижировал.
За два месяца до апоплексического удара Светлана приезжает к отцу на его день рождения и замечает резкие изменения цвета лица — оно стало красным. Светлана справедливо предполагает, что у него повысилось кровяное давление. Назначить лечение никто не может: личный врач арестован. Сталин никому не доверяет и занимается самолечением. Светлана пишет:
«Я была у него 21 декабря 1952 года, в день, когда ему исполнилось семьдесят три года. Тогда я и видела его в последний раз. Он плохо выглядел в этот день. — По-видимому, он чувствовал признаки болезни, может быть, гипертонии — так как неожиданно бросил курить и очень гордился этим — курил он, наверное, не меньше пятидесяти лет. Очевидно, он ощущал повышенное давление, но врачей не было. Виноградов был арестован, а больше он никому не доверял и никого не подпускал к себе близко. <…>
Он принимал сам какие-то пилюли, капал в стакан с водой несколько капель йода, — откуда-то брал он сам эти фельдшерские рецепты; но он сам же делал недопустимое: через два месяца, за сутки до удара, он был в бане (построенной у него на даче в отдельном домике) и парился там, по своей старой сибирской привычке. Ни один врач не разрешил бы этого, но врачей не было <…> (выделено мной. — Р. Г.) «Дело врачей» происходило в последнюю зиму его жизни. <…>
И вот я у него последний раз, — но я ведь не знала, что это — последний раз. Странно — отец не курит. Странно — у него красный цвет лица, хотя он обычно всегда был бледен (очевидно, было уже сильно повышенное давление). Но он, как всегда, пьёт маленькими глотками грузинское вино»[161].
Осенью 1952 года открылся XIX съезд партии. Предыдущий съезд состоялся в 1934 году, и Сталин, изменив правилу, сложившемуся в послевоенные годы, не уехал на юг и остался в Москве, лишив себя отпуска. Состояние здоровья не позволило ему присутствовать на всех заседаниях. Активную деятельность он перенёс на пленум ЦК, состоявшийся после закрытия съезда.