Версия Волкогонова
Советский Союз рухнул, раздавленный горбачёвской гласностью. Опубликованы книги, ранее недоступные, приоткрылись архивы, предоставив «избранным» авторам преимущественное право распоряжаться дозированной информацией. Ограничения породили поток спекуляций. Появилось несколько новых версий. Они собраны в главе «Ложь и вымысел о смерти Сталина».
Отдельного внимания заслуживает версия генерал-полковника Волкогонова, возглавившего Комиссию Верховного совета РФ по передаче архивов КПСС и КГБ СССР в государственные архивы РФ. Он быстро осознал, как в коммерческих целях можно воспользоваться своим положением, ограничил круг лиц, допущенных к изучению архивов, и в вольной трактовке интерпретировал обнаруженные документы. На это указывает работавший с ним в одной комиссии доктор исторических наук Илизаров[136]. В девяностые годы Волкогонов стал официальным биографом Сталина.
Версия Волкогонова — художественная комбинация того, о чём рассказали Хрущёв и Глебов. Заговора не было. Но вместо хрущёвского «хорошо посидели и разошлись» и глебовского «мирно выразили своё несогласие» в волкогоновском изложении Сталин, недовольный своими соратниками, сам накрутил себя.
Описание последнего февральского дня 1953 года с придуманными автором диалогами напоминает отрывок из детективного романа, хотя должность автора, его чин и звание должны говорить о монументальности исследования:
«Встав позже обычного, Сталин почувствовал, что незаметно вошёл в норму, настроение поднялось».
Откуда Волкогонов знает, с каким настроением Сталин проснулся? Кто сообщил ему, что незаметно у него поднялось настроение? Дальше начинается художественное повествование: он «почитал сводки из Кореи, протоколы допросов “врачей-отравителей”, братьев Коганов, Вовси, Гринштейна и Этингера».
В таком случае говорят: «Врёт и не заикается». Почему в приподнятом настроении Сталин должен читать сводки из Кореи и протоколы допросов, в том числе двухлетней давности? «Литературные рабы» Волкогонова забыли, что профессор Этингер, обвинявшийся во вредительском лечении секретаря ЦК Щербакова, умер в тюрьме 2 марта 1951 года.
«Немного погулял. Поздно вечером, как он и распорядился, на дачу приехали Маленков, Берия, Хрущёв и Булганин. Ужинали…
…Сидели до четырёх утра 1 марта. К концу ночной беседы Сталин был раздражён, не скрывал своего недовольства Молотовым, Маленковым, Берией, досталось и Хрущёву. Только в адрес Булганина он не проронил ни слова. Все ждали, когда “Хозяин” поднимется, чтобы они могли уехать. А Сталин долго говорил, что, похоже, в руководстве кое-кто считает, что можно жить старыми заслугами. Ошибаются. Сталинские слова звучали зловеще. Его собеседники не могли не знать, что за этим раздражением “вождя” скрывается какой-нибудь новый замысел. Может быть, и такой: убрать всех старых членов Политбюро, чтобы свалить на них все свои бесчисленные прегрешения. Сталин понимал, что судьба не даст ему много времени. Но даже он не мог знать, что эта гневная тирада была последней в его жизни. Песочные часы были уже пусты. Из сосуда вытекали последние песчинки… Оборвав свою мысль на полуслове, Сталин сухо кивнул всем и ушёл к себе. Все молча вышли и быстро разъехались»[137].
На работу историка описание не похоже. Любители художественного изложения от чтения придуманных диалогов (из приведенного отрывка они исключены), несомненно, получили удовлетворение. Но откуда такие подробности — «Сталин был раздражён», «слова звучали зловеще», «гневная тирада», «сухо кивнул всем»? В мемуарах Хрущёва об этом ни слова. Остаётся порадоваться за Волкогонова, который, как человек-невидимка, сидел под столом и всё тщательно конспектировал.
Повторяем слова Хрущёва: «Сталин был навеселе, в очень хорошем расположении духа. Ничто не свидетельствовало, что может случиться какая-то неожиданность. Когда выходили в вестибюль, Сталин, как обычно, пошёл проводить нас. Он много шутил, замахнулся, вроде бы пальцем, и ткнул меня в живот, назвав Микитой. Когда он бывал в хорошем расположении духа, то всегда называл меня по-украински Микитой. Мы уехали в хорошем настроении, потому что ничего плохого за обедом не случилось».
Волкогонов ни слова не пишет о существовании заговора. В его изложении, четвёрка доложила, как идёт следствие. Сталин был недоволен, устроил всем нахлобучку, сухо попрощался и ушёл рассерженным в состоянии гипертонического криза.
Подтвердить его версию некому. Из четырёх свидетелей разговорился только Хрущёв. Он утверждает, что разговора о текущих делах не было. Гарриману он заявил: «Сталин был в хорошем настроении. Это был весёлый вечер, и мы хорошо провели время. Потом мы поехали домой»[138]. В мемуарах он пишет: «Как обычно, обед продолжался до 5–6 часов утра. Сталин был после обеда изрядно пьяный и в очень приподнятом настроении. Не было никаких признаков какого-нибудь физического недомогания… Мы разошлись по домам счастливые, что обед кончился так хорошо»[139].
Воспоминания Хрущёва с уточнением времени ухода подтверждает Иван Хрусталёв, телохранитель Сталина. Его воспоминания приводит Рыбин с пометкой, что он корректирует Волкогонова:
«В 4 часа, после того, как я проводил четвёрку гостей, у Сталина настроение было хорошее. Он мне сказал: “Хрусталёв, я ложусь отдыхать, и вы можете расслабиться и отдохнуть”. Никакой раздражённости у Сталина не было. Он был спокоен»[140].
А вот как, ссылаясь на Рыбина, Волкогонов описывает следующий день. Здесь ему легче. Свидетелей много. Однако он вновь неточен, и Рыбин вынужден повторить, что Волкогонов извращает его слова.
Волкогонов:
«Как вспоминал в беседе со мной А. Т. Рыбин, 1 марта в полдень обслуга стала беспокоиться. Сталин не появлялся, никого не вызывал. А идти к нему без вызова было нельзя. Тревога нарастала. Но вот в 18.30 в кабинете у Иосифа Виссарионовича, продолжал Рыбин, зажёгся свет» [141] (выделено мной. — Р. Г.).
Если это верно, то к этому времени инсульта ещё не было. Это же не фокусы Воланда, свет сам по себе не зажигается. Сталин проснулся, прошёл несколько шагов и, прежде чем хватил апоплексический удар, включил свет.
«Все вздохнули с облегчением. Ждали звонка. Сталин не обедал, не смотрел почту, документы. Всё это было необычно, странно. Но шло время, рассказывал Рыбин, а вызова не было. Наступило 20 часов, затем 21, 22 часа — в помещениях Сталина полная тишина. Беспокойство достигло крайней точки. Среди помощников и охраны начались споры: нужно идти в комнаты, зрели дурные предчувствия. Дежурные сотрудники М. Старостин, В. Туков, подавальщица М. Бутусова стали решать, кому идти. В 23 часа пошёл Старостин, взяв почту как предлог, если “Хозяин” будет недоволен нарушением установившегося порядка.
Старостин прошёл несколько комнат, зажигая по пути свет, и, включив освещение в малой столовой, отпрянул, увидев на полу лежащего Сталина в пижамных брюках и нижней рубашке» [142] (выделено мной. — Р. Г.).
Хрущёв написал, что первым обнаружила Сталина лежащим на полу Бутусова, которую послали на разведку. Она позвала охранников, которые подняли Сталина и положили его на кушетку. Несовпадений много.
А история со светом? Волкогонов писал, что в кабинете Сталина был включён свет. Неужели, включив свет в кабинете, Сталин не включил свет в столовой и продолжил движение в темноте? Ссылаясь на Рыбина, Волкогонов пишет, что в столовой было темно и освещение включил Старостин.
«Он едва поднял руку, позвав к себе Старостина, но сказать ничего не смог. В глазах были ужас, страх и мольба. На полу лежала “Правда”, на столе открытая бутылка боржоми. Видимо, здесь Сталин лежал уже давно, так как свет в столовой не был включён (выделено мной. — Р. Г.). Прибежала на вызов Старостина потрясённая челядь. Сталина перенесли на диван. Несколько раз он пытался что-то произнести, но раздавались лишь какие-то неясные звуки. Кровоизлияние в мозг парализовало не только речь, но затем и сознание»[143].
Рыбин иначе описывает этот день. Он сделал приписку, что это коллективные поправки Лозгачёва, Тукова, Старостина и Рыбина к книге Волкогонова:
«В 18 часов <…> зажёгся свет в малой столовой (выделено мной. — Р. Г.). Старостин, Туков, Лозгачев облегчённо вздохнули. Сейчас вызовет. Но вызова не последовало. Примерно в 23 часа пришла почта на имя Сталина из ЦК ВКП(б). По положению и инструкции обязан заходить к Сталину комендант дачи или его помощник. Дежурили в приёмной у Сталина телохранитель Михаил Гаврилович Старостин, Туков и помощник коменданта дачи Петр Васильевич Лозгачев. Он первый зашёл с почтой к Сталину в малую столовую. Обнаружив Сталина лежащим на ковре у стола, быстро позвал Старостина, Тукова, Матрену Бутузову. Сталин, видимо, уже лежал без сознания с 18.30–19 часов. Это было видно по его физиологическим признакам. Все четверо перенесли Сталина в большой зал заседаний и положили на диван»[144].