недоумевал, как это он делит одно место с Каннингом[123]. Новоиспечённому члену парламента были предложены на выбор два поста (оба так называемые «младшие министры») в казначействе (министерство финансов) или адмиралтейство. Он выбрал второе как менее хлопотное. Первую речь он посвятил оправданию и даже восхвалению бомбардировки Копенгагена.
Вскоре два министра — Каннинг и Каслри — потеряли свои места в правительстве из-за дуэли. Лорд Палмерстон получил место последнего (военное министерство), правда, пока без права быть полноправным членом кабинета. Он занимал этот пост очень долго — более пятнадцати лет. Не следует думать, что Палмерстону не предлагали более важных должностей. В начале 1820-х годов его собирались переместить то в министерство почт, то в министерство по делам Ирландии, обсуждались и посты в колониях — вице-короля Ирландии, генерал-губернатора Бенгалии, но все эти возможности он отклонил. Во-первых, Палмерстон не хотел покидать Лондон с его светской жизнью («а где ещё можно жить?»), во-вторых, военное министерство представлялось ему неплохим, влиятельным и в то же время не слишком хлопотным. Он был завсегдатаем Олмекского клуба, престижного светского салона, куда допускались только аристократы, и в полной мере вкушал прелести жизни высшего света времен Регентства и царствования Георга IV. Такие светские львицы, как леди Купер, леди Джерси и княгиня Ливен (жена русского посла и интимный друг Меттерниха), были, по всей видимости, его любовницами. Именно тогда появилось его прозвище лорд Купидон.
Наряду со светскими успехами он проходил в Лондоне и хорошую политическую школу. Находясь в правительстве с Каннингом и Каслри, которые представляли две альтернативы британской внешней политики того времени, он всё более склонялся к умеренной позиции Каннинга. Да и сам он был по убеждениям умеренный консерватор и аристократ по происхождению и воспитанию, представляя тип либерального вига XIX века. Хотя Палмерстон не был близким другом Каннинга или его активным сторонником, во внешней политике он следовал его линии. После смерти последнего он произнёс в его честь хвалебную речь и отметил, что в Европе растёт влияние общественного мнения.
После отставки слабого кабинета Годерича ему на смену пришёл более реакционно настроенный Веллингтон. Палмерстон не вошёл в это министерство и всё более дрейфовал в сторону вигов. «Мы [тори] всё более падаем в общественном мнении, пока на шее у нас болтаются свинцовые гири торийской узколобости», — писал он в то время. Он даже пытался переубедить «железного герцога», но неудачно. Тот просто отказался его принять. Пришлось Палмерстону ловить премьер-министра в коридорах парламента и излагать свои убеждения и причины возможного перехода к оппозиции. Герцог отмолчался, а Палмерстон решил, что исполнил свой долг до конца и открыто примкнул к вигам. Он выступил с критикой внешней и внутренней политики правительства, причём к дипломатии он проявлял всё больший интерес. В одной из речей той эпохи он изложил прямо-таки квинтэссенцию либерализма во внешних делах: «Минули времена, когда дипломатия была оккультной наукой. Честное ведение дел, искренность, внимание к справедливости — вот залог успеха»[124]. Впоследствии потоки слов о свободе, уважении воли народов, невмешательстве и демократии регулярно в течение тридцати пяти лет обрушивались на головы слушателей, что не мешало Палмерстону проводить вполне консервативную политику внутри страны. Ему приписывают знаменитую фразу, произнесённую в то время: «Honesty is the best policy» (честность — это лучшая политика). 1 июня 1829 Пам произнёс в палате общин одну из знаменитых своих речей. Благородный лорд, пылая благородным негодованием, обрушился на внешнюю политику Веллингтона, назвав её краеугольным камнем европейского абсолютизма. Этот спич и несколько памфлетов, несколько выступлений в поддержку Июльской революции 1830 года во Франции сделали его имя популярным. В то же время он застолбил себе место в будущем вигском кабинете (создание которого в ближайшее время было очевидным почти для всех), а именно в Форин оффис.
В конце 1830 года он занял место министра иностранных дел. Говорят, лорд Грей, формируя правительство, умышленно отдал его Палмерстону, считая его дилетантом и глупым демагогом, за спиной которого он сам будет проводить внешнюю политику. Он сильно ошибся. «Старина Пам» занимал его 15 лет и до конца жизни держал почти все нити британской дипломатии в своих руках. Так или иначе, Палмерстон выступил как сторонник свободы внутри страны и за её пределами. Говоря о реформе 1832 года, он неуклонно подчёркивал её значение и свою роль в ней. Палмерстон утверждал, что она помогла избежать революции, способствовала просвещению и прогрессу Британии. Поддержку этих принципов он объявлял своим долгом.
Здесь уместно сказать о внешнеполитической доктрине Палмерстона, которая развивает линию Каннинга и наиболее целостно сформулирована им в эти годы. Британскую систему правления он считал нормой, если не идеалом, и полгал, что её следует распространить на остальную Европу. «Вся его энергия была направлена на то, чтобы нести евангелие либерализма во тьму абсолютизма», — пишет один из его биографов. «Ни одно английское правительство не выполнит своего долга, — говорил Палмерстон, — если не будет невнимательно к интересам конституционных государств, которые являются естественными союзниками Британии». Он убеждал себя и других, что «собственные интересы и политическое влияние Англии наилучшим образом будут укреплены расширением свободы и цивилизации», что все конституционные правительства должны быть пробританскими. На упрёки в «миссионерской дипломатии», которая не приводит к реальному улучшению угнетённых народов, а обостряет международные отношения, он отвечал, что протест, пусть даже безрезультатный, был бы лучшим средством, чем неявное согласие, пусть даже против воли Британии, и повторял фразу, что общественное мнение могущественнее, чем армии. Он был обвинён в том, что подстрекает «разрушение мира Европы, давая одобрение каждому революционному и анархично настроенному набору людей». Палмерстон является типичным британским националистом. Как отмечают многие его биографы, мысль о том, что поскольку он аплодировал либерализму в Европе, он захотел порвать Венские трактаты — нонсенс.
Когда Палмерстон пришёл в министерство иностранных дел, произошла революция в Бельгии, которая отделилась от королевства Нидерландов. Это в целом отвечало британским интересам. Необходимо было не допустить усиления влияния Франции, поскольку, как заметил один британский политик, «Бельгия — это пистолет у груди Англии». В этом деле Палмерстон как председатель Лондонской конференции проявил свою дипломатическую опытность. В итоге Бельгия стала независимым и конституционным королевством с нейтралитетом, гарантированным пятью державами. В ответ на претензии французов на часть территории бывшего Объединённого королевства Нидерландов, Палмерстон грубо ответил: «Франция не получит ничего, ни единой виноградной лозы, ни одной капустной грядки». В том, что касается Италии, к которой он всегда проявлял пристальный интерес, то и в этом вопросе его идеологические установки совпадали с прагматическими