наставник Врана, как и подобает, премудростям его всяким учил. Только, увы, очень от волчьих далёким.
Приходил к нему Солн спозаранку, порой до восхода даже — как вздумается ему, — и начиналось. Всё равно было Солну, что голоден Вран, что спал он мало, потому что снова ночница всю ночь напролёт бузила; Солна, как он гордо Врану сказал, «тонкости такие не волновали». Солн, опять же по его словам, «не о теле врановом заботиться определён, а о душе его… единственной». С очень знакомым снисхождением Солн последнее слово произнёс — точь-в-точь как племянник.
Торчал в холме Солн порой до вечера, рассказывал Врану напыщенно… всякое. Иногда — занимательное, иногда — не очень. Об обычаях племени, о том, как жили они раньше и как живут сейчас, о том, что умеют и какие из этих умений каждый день используют, а какие — по особым случаям только, как с предками общаются, как семьи создают, как ушедших провожают и волчат встречают — это Вран всегда охотно слушал, это и самому Врану любопытно было. Но порой уносило Солна совсем в другую сторону: начинал он, например, всех глав рода Чомор знает до какого колена перечислять, крайне скупо их достижения упоминая, или путь племени по земле от истоков до дней сегодняшних прослеживать — каждую реку своим именем кликал, нечисть голубоглазая, да уточнял, как называлась она раньше и как называется сейчас, каждого холма имя озвучивал. И всё бы ничего, да только наизусть всё это ко дню следующему Вран выучить должен был.
Как?
О, это отдельный разговор.
У лютов «грамота» некая была.
Вран, конечно, знал, что народы заморские тоже чем-то подобным занимаются — сказания свои каракулями загадочными увековечивают, по рассказам родительским знал: приходили в их деревню ещё до рождения его путники из земель далёких, что-то всё за деревенскими скрупулёзно записывали, по пятам за ними ходили, вопросы задавать пытались — да только не понимал никто особо, чего они хотят, но, кажется, довольными они с общиной раскланивались. Знал Вран об этом — но никогда не завидовал им особо: ему и обереговых знаков хватало, которые в общине очень любили, куда только не лепили и Врана выучить заставили, хотя не верил он, что есть от них польза какая-то. Так — на уровне с чурами.
Однако люты обереговыми знаками не ограничивались. Не было у них, по сути, знаков таких вовсе.
Только «буквы».
Сколько Вран с этими «буквами» намучился — никакими словами не описать. Как заело Солна в первые дни на «грамоте», «буквах», «чтении» и «письме», так и по сей день не отпускает — на вторые же сутки вранового пребывания в стенах холма земляного кипу коры какой-то берёзовой, грубо нитями сшитой да в деревянную «обложку» упакованной, притащил, и так с Врана с ней не слез. «Тут всё, — гордо он Врану сказал. Подумал немного. — Ну, не всё, но основы. Будешь прилежно заниматься — за месяц управишься, ничего сложного в этом нет. Веш в одну зиму уложился — а ты уже давно не ребёнок малый».
Что ж, Вран искренне поздравляет сметливого Веша — у Врана такого прорыва как-то не случилось. До сих пор Вран с трудом понимает, что поведать ему кора эта мудрая хочет — а уж о том, чтобы самому на ней что-то нацарапать, и речи не идёт. Очень мило, кстати, с письменами этими ему приходится работать, чтобы хоть что-то к следующему приходу Солна запомнить: никаких свечей Врану не выделили, и пока огарки из деревни он не начал таскать, то порой до рассвета в лесу у входа в холм оставался, зубами от холода скрежеща и при свете лунном в загогулины вглядываясь.
Впрочем, нет худа без добра — именно так он со своими приятелями и познакомился.
Да, запрещено было всем, кроме Солна, со Враном разговаривать — но запрещено было и Бае, например, тайком ночью по лесу шнырять, однако же делала это она. Люты молодые ничем, в сущности, от молодёжи в деревне Врана не отличались — такие же любопытные, правилами некоторыми ради любопытства этого готовые пренебречь, ещё и приятнее, чем большинство девок с парнями из общины.
Верена с Неревом Вран уже знал, они-то первые его с вершины холма и окликнули — Нерев сначала голос подал, как ни странно. Порасспрашивал Врана немного, всё ещё с подозрением на него глядя, убедился, видимо, что слова Врана со словами Лесьяры совпадают, спросил вдруг, не голоден ли Вран. О, Вран очень голоден был — Солн, разумеется, беспрекословно законы племени соблюдал, ни крошки зачерствевшей ему не принёс. Отправил Нерев брата за едой за границу сбегать, пояснил Врану коротко: «Проворный, не заметят».
Потихоньку так же и остальные знакомые из границу сторожащих набрались. Первое время только так Вран ел и пил — на подачках одних от молодняка держался, хорошо, что не ставили дозорным того же Сивера — тот бы уж точно навстречу Врану не пошёл.
Но был в этом и другой недостаток: не ставили и Баю.
Бая…
Не видел Баю Вран совсем. Ни разу за всё это время, даже мельком.
Поведала Врану Зима, подруга его самая разговорчивая, аж в ночь их знакомства с холма спустившаяся, что может он на встречу с Баей и не надеяться: Бая — старшая дочь главы племени, а это означает, что никогда её на холм этот не поставят, дела у неё другие совсем, своё обучение она у матери проходит. Какое именно обучение, Зима не сказала — то ли и впрямь не знала, то ли хотела поскорее о своём начать рассказывать.
Должна Бая после смерти матери сама главой стать — по праву рождения. Этого Вран как-то… не ожидал. Солн ему сразу, конечно, о том, как у лютов всё устроено, вывалил — но столько всего ещё сверху нагромоздил, что затерялись эти сведения в потоке других. Зима же всё споро по полочкам разложила: Бая и сестра её, Искра — лютицы особенные, не полагается им с другими лишний раз водиться, да и у Сивера тоже место в племени своё — будущий знахарь он, у великана улыбающегося обучается, всегда в знахарей сыновей главы определяют. Свои, в общем, задачи перед Баей с Сивером наставники их ставят, ни Врана, ни полноправных членов племени не касающиеся.
Что ж.
Пришлось Врану и с этим смириться. Не с боем же в дверь вторую, к лютам ведущую, прорываться?
Не забрал никто у Врана пояс Баи, каждый день ему о