Читать интересную книгу Александр I - Джанет Хартли

…необходимо, чтобы принцип общей коалиции был установлен и развит рассмотрением всех случайностей. Необходимо, в свою очередь, чтобы коалиция была способна действовать и чтобы четыре двора могли бы положиться на единодушное содействие всех государств Европы, если того потребует случай[171].

Таков был Александр в зените своей власти — уверенный, что сможет не только добиться практических преимуществ для России путем присоединения Франции к Союзу, но отваживающийся формировать Союз согласно своим собственным взглядам и представлениям о европейской организации. Не удивительно, что его наиболее смелые замыслы были встречены остальными державами с подозрением и враждебностью. Попытка Александра установить общие гарантии («моральные гарантии», по его словам) европейского обустройства, которые подписали бы не только державы-победительницы, но и остальные страны, встретила сопротивление. Ни Меттерних, ни Кестльри не хотели связывать себя обязательствами защищать конституции отдельно взятых государств. Понятно также, что его предложение о морской лиге или интернациональной армии не были встречены Британией с большим энтузиазмом. Со стороны Меттерниха тоже не наблюдалась симпатия к предложениям «этого ужасного императора Александра». Он жаловался императору Францу в августе 1818 года перед открытием конгресса:

…император Александр и его кабинет позволяют себе заходить все дальше и дальше в желании морально и политически обращать в свою веру. Отсюда все интриги, маленькие и большие, которые ставят нас в тупик, нас и, можно сказать, все правительства; отсюда полчища эмиссаров и апостолов[172].

Идеи Александра, тем не менее, не могли быть полностью проигнорированы. Окончательным итогом конгресса в Экс-ля-Шапели был компромисс и в соглашении, и в ответе на наиболее амбициозные предложения Александра. При российской поддержке была выведена оккупационная армия и улажен вопрос французских репараций. Хотя Франция снова, к удовлетворению Александра, присоединилась к Союзу в качестве великой державы, в то же самое время Четверной союз был обновлен, подтвердив таким образом обязательства союзников поддерживать устройство 1815 года, посредством этого обеспечив ограничение французских запросов. Хотя остальные державы противостояли попыткам Александра ввести общие гарантии и расширить масштабы Союза, он одержал частичную победу в том, что сам язык протокола в Экс-ля-Шапели подтверждал наконец дух Священного союза:

Они [монархи] формально признают, что их обязанности по отношению к Богу и народу, которым они правят, предписывают им дать миру настолько, насколько это возможно, пример справедливости, гармонии и умеренности: счастливы быть способными посвящать отныне все свои усилия защите мира, увеличению внутреннего благосостояния своих государств и возрождению религиозных чувств и морали, столь упавших в последнее время[173].

Этим подчеркивалось, что великие державы признают некоторую общность интересов и продвигаются по пути установления принципа коллективных действий.

Александр даже ухитрился произвести впечатление на хитрого и циничного Фридриха фон Гентца, помощника Меттерниха, искренностью своего желания мира и тревоги за Европу, которые ставились им впереди частных интересов России:

… он [Александр] выражал истинные мысли о расторжении Четверного союза как о преступлении и предательстве Европы: он хотел установить мир, соблюдать соглашения и поддерживать политическую систему, которую великие державы приняли и следовали ей три года. Эти декларации сделаны с выражением истинного, благороднейшего энтузиазма ради общей пользы, ради религии, ради морали, ради всего самого возвышенного в действиях людей. Эти декларации произвели наиболее непосредственное и сильнейшее впечатление. Сомнения и страхи улетучились… в течение конгресса его [Александра] отличала мудрость, совестливость и умеренность. Его августейшая персона стала центром конгресса в Экс-ля-Шапели, он был подстрекателем, вдохновителем, героем[174].

И это от человека, который тремя годами раньше язвительно отзывался о Священном союзе, как о «монументе эксцентричности людей и князей в дипломатическом выражении девятнадцатого века»[175].

В 1818 году Александр не особенно скромничал, говоря о своих достижениях. Он писал из Экс-ля-Шапели 21 ноября графу Христофору Ливену, своему послу в Лондоне:

Собрание в Экс-ля-Шапели, чьи труды подошли к концу, — это решающий период для продолжительности и стабильности европейской системы. Результаты, которых оно достигло, характеризуют второй период великой политической эры, которая началась с момента, когда монархи стали братьями в понимании религии и доброго порядка, справедливости и человечности…[176].

На встрече с Томасом Кларксоном, английским квакером, который боролся с работорговлей, Александр выразил свою приверженность миру, сказав так: «…Я уверен (положа руку на сердце), что Дух Христианства является решительным противником Войны», и вера Кларксона в то, что мир в Европе теперь гарантирован, выражалась следующими словами:

В настоящее время он не видел в Европе ничего, что с годами могло бы стать источником войны… Он повсюду, сколько мог, искал причины для войны, но не мог найти ни одной. Его намерениям соответствовало то, что разные монархи были теперь достаточно хорошо знакомы друг с другом, чтобы назначать собрания между собой каждые три года, во время которых они могли бы обсуждать дела Европы в целом с целью предотвращения будущих войн, и он надеялся, что если его план будет принят, то желаемый эффект будет достигнут[177].

Восстания и конгрессы начала 20-х годов XIX века

В течение двух лет самоуверенность Александра самым печальным образом была развеяна. В марте 1819 года Август Коцебу, немецкий драматург, чьими работами Александр восхищался и который долгое время трудился во благо русской интеллигенции, был убит студентом в Мангейме. Меттерних использовал это как предлог для введения летом того же года репрессивного Карлсбадского декрета, целью которого было искоренение того, что рассматривалось как упадок в немецких университетах, и усиление цензуры в прессе. Карлсбадские меры в то же время призваны были противостоять влиянию Александра как самозванного защитника конституций в германских государствах, основанных в 1815 году. Первая половина 20-х годов была знаменательна вспыхнувшими восстаниями на Пиренейском и Апеннинском полуостровах. В марте король Испании Фердинанд VII был вынужден восстановить либеральную конституцию 1812 года. В июле восстание разразилось в Неаполе, особо обеспокоив Меттерниха, так как оно угрожало итальянским провинциям Австрии и ее господствующему положению на полуострове, приобретенному в 1815 году.

Меттерних в Экс-ля-Шапели уже предупреждал Александра об угрозе революций. Теперь он стремился извлечь пользу из возвышенных заявлений царя о единстве интересов великих держав, сделанных в 1818 году, обратившись к этому содружеству для поддержки в подавлении революций. Хотя в 1815 году Австрия опиралась на поддержку Британии в противодействии русскому влиянию, но теперь, когда Кестльри ясно дал понять, что Британия не собирается позволять использовать Четверной союз для подавления революций, Меттерних был вынужден обратиться за помощью к России. Хотя Меттерних мог бы воззвать непосредственно к принципам Александра по поводу совместной деятельности великих держав, в его намерения входило манипулирование чувствами, выраженными царем в Экс-ля-Шапели, в двух важных направлениях. Во-первых, ему необходимо было утвердить не принцип совместной деятельности великих держав против маленьких государств, а общего одобрения односторонних действий Австрии в тех областях, которые представляли для нее угрозу. Во-вторых, нужно было убедить Александра (который публично одобрял умеренные конституции, по крайней мере вне России), что подобные конституционные уступки, особенно в Неаполе, сами по себе являлись гибельными и угрожали порядку в Европе. Короче, Александр должен был понять, что Европа стоит перед лицом революционной угрозы, и Меттерних лично предпринял энергичную попытку убедить царя в этом.

К тому времени Александр с большей восприимчивостью относился к аргументам Меттерниха. Он был шокирован убийством Коцебу и начал подозревать, что источником революционных идей снова является Франция. В результате его дружеское отношение к этой стране, так же, как и вера в то, что французская «мудрая конституция» гарантирует стабильность, уменьшились. Французский посол Огюст де ля Феррон заметил, что события за границей после февраля 1820 года (т. е. до введения конституции в Испании и Неаполе) вызвали перемену в настроениях Александра. В результате поуменьшилось намерение царя ввести конституцию в России, выраженное при открытии польского сейма: