в десять сажен толщины». Сказочник подчеркивает недоверие горожан: «Тут все стали его оглядывать снизу и доверху. «Што ето, мужик откудова такого набрался он духу? Што ты, какого черта прешься? Тут вот какие молодцы выезжали и даже не понюхали этот столб, не то што им ломать!»— «Ничего, — сказал Самойло Кузнецов, — увидите мужика, чем мужик будет пахнуть». Всем показалось забавно ето. Што же ето мужик приехал на таком седелышке, ведь ето просто стыд! «Как его допустили!» — говорят». Но Самойло разбивает столб, побеждает богатыря и женится на «марграфине». Традиционная концовка — женитьба на царевне и получение царского трона — становится формой утверждения прав человека — выходца из социальных низов.
Обращение к творчеству сказочников-мастеров позволяет выявить наиболее характерные изменения в содержании народных сказок. Обширный репертуар, свободное владение традиционным материалом, большой художественный такт, умение чувствовать аудиторию, владеть ею — все это позволяет хорошему сказочнику, сохраняя традиционную канву сюжета, привычные поэтические приемы, в то же время вводить в сказку те новые «авторские» элементы, которые делали бы сказку созвучной настроению слушателей.
В сказках 20–30-годов заметно усиливается социальная противопоставленность персонажей, заостряются классовые характеристики. Осмысление сказочных конфликтов как социальных приводит к стремлению противопоставить события в сказке событиям современности.
В творчестве выдающихся сказочников тех лет — М. М. Коргуева, Ф. П. Господарева, И. Ф. Ковалева — нашло отражение мировоззрение советского человека, осознавшего преимущества социалистического строя, нередко самого участника великих преобразований, в чьей памяти еще живы воспоминания о царизме, помещичьем и церковным гнете.
Переосмысление традиционных мотивов, внутренние монологи, социальная заостренность речи героев, комментарии самих исполнителей становятся дополнительными средствами раскрытия идейного содержания сказок.
Белорусский крестьянин Ф. П. Господарев, участник крестьянского революционного движения 1905 г., рабочий Онежского завода, в своих сказках постоянно подчеркивает непримиримость интересов помещиков и крестьян («Солдатские сыны»). В сказке «Золотое яичко» сказочник пытается по-своему определить роль вождя. Мотив «избрания царя по случаю» (при появлении избранника зажигаются свечи в церкви) получает дополнительную мотивировку: «Народ желает избрать царя, который мог бы избавить от гнету помещиков и быть хозяином, покажет путь, как нам жить на свете» (Госп., № 12).
М. М. Коргуев в традиционную сказку «Цыган, поп и мужик» (Корг., № 58) — сюжет «Умные ответы» — вводит новую тему «кто чем живет». Поп и цыган обвиняют друг друга в обмане народа. Мужик говорит: «Оба вы омманываете людей, а я как целовек простой, мужик, зарабатываю горбом — где тяжелыпе труд, тут и работаю, тем и достаю на расходы; и эти деньги делю на три цасти: свиней кормлю, в воду мечу, в долг даю и старый долг плачу».
И далее поясняет: «свиней кормлю — царю подать плацю; в воду мечу — таких как вы омманыциков кормлю, а третья цясь — старый долг плацю — отця-матерь кормлю, а в долг даю — детей рощу».
А. К. Барышникова, М. М. Коргуев, Ф. П. Господарев, И. Ф. Ковалев с неизменным успехом выступали со своими сказками в студенческих аудиториях, перед рабочими, учеными Москвы и Ленинграда.
Осознанное стремление сказочников отразить в сказке черты эпохи приводило к развитию индивидуального начала в фольклорном творческом процессе. Крайним выражением этого явления были попытки создать сказки на темы советской действительности. Однако эти попытки заведомо были обречены на неудачу. В таких сказках слишком явно ощущалось разительное противоречие между формой, основывающейся на поэтической условности, и содержанием, прямо обращенным к реальным событиям современности. Эстетика чудесного переводилась либо в план аллегорического повествования, либо сказа, что вело к неизбежному разрушению художественных принципов самого жанра сказки. Даже лучшие из этих сказок — М. М. Коргуева «О Чапаеве», Ф. П. Господарева «Как рабочий и мужик правду искали», Е. И. Сороковикова «Как охотник Федор японцев прогнал», И. Ф. Ковалева «Заповедный перстень» о покорителях Севера — не вышли за пределы репертуара сказочников. В сущности это были малохудожественные сочинения самодеятельных авторов.
Новые сказки продолжали создаваться и во время Великой Отечественной войны. Среди них было много удачных, поскольку в основе их лежали народные фантастические рассказы и анекдоты военных лет. Такова, например, сказка А. К. Барышниковой «Как фашистский генерал к партизанам в плен попал». Сказочница создает образ жадного и глупого фашистского генерала по типу персонажей народных сатирических сказок. Узнав, что в лесу много колхозного скота, генерал «приказал в трубы трубить, лес окружить, от жадности трясется, рычит, хочется ему пообедать, свининки отведать, гусей на заедки, а солдатам — генеральские объедки»[109].
Мастер комического рассказа, свободно владеющая сказовым стихом, Барышникова и в новых сказках остается верной своей стилевой манере.
Актуальность тематики сказок о войне, исполнение их самими сказочниками перед бойцами способствовали их популярности, и все же эти сказки воспринимались как авторские произведения.
Таким образом, попытки обновления жанра сказки в результате резкого переосмысления содержания, традиционных мотивов и образов или сочинения новых сюжетов оказались неудачными и бесперспективными. Идейное содержание народных сказок само по себе значительно. Очевидно, события современной действительности должны были отразиться в иных жанрах. Такими жанрами стали устный рассказ и анекдот, плодотворно развивающие традиции народной прозы.
* * *
И все же народные сказки не остаются неизменными. Но новое лишь тогда не нарушает сказочной эстетики, когда оно не затрагивает традиционных основ, оставаясь в сфере импровизации. Это те мостки, которые связывают сказку с сегодняшним днем.
Сказочник всегда обращается к слушателю-современнику, что, естественно, сопровождается изменением языка и стиля сказок. Современность входит в сказку новыми образами, явлениями, понятиями, что влечет расширение и обновление словаря сказки. Так, рассказ о пребывании купеческого сына в городе ввел в сказку слова: бассейн, магазин, бульвар, театр, гостиница и пр. Специфичен язык солдатской сказки. Наблюдая бытование сказки во время Великой Отечественной войны, один из фольклористов писал М. К. Азадовскому: «Резко меняется словарь, есть новые сравнения и новые образы. «Иванушка приехал в город и встал на довольствие». «Ему поручено выполнять боевое задание». «Получил он обмундирование, подъем у них рано, как у нас»… Я понял, что сказка живуча и потому, что очень быстро впитывает в себя все окружающее. Как это ни странно, но получается так, что герои оказываются похожими на кого-то из слушателей своими поступками, а из богатого арсенала выбираются соответствующие сюжеты. А сказочная бутафория — если будет позволено так выразиться — служит зачастую лишь прекрасным орнаментом к повествованию»[110].
Черты современности мы обнаруживаем прежде всего в деталях, в реалистической конкретизации обстановки, атрибутов, в «подновлении» традиционных мотивов. Лесные избушки называются дачами, цари говорят по телефону, читают газеты, чугунные лапти заменяются чугунными калошами, умерший отец дарит Ивану-дураку «капронового» коня и пр. Естественно, что в сказках последних десятилетий в связи с появлением множества новых явлений, пополнением и обновлением словарного состава мы особенно чувствуем