жить: старик что-нибудь припрячет у соседей, а старуха — отгадывает. Дошла слава о старухе до царя, у которого пропал самоцветный камень. Посылает он за старухой своих лакеев по кличке Брюхо и Хребет (они и есть воры). Лакеи решают проверить «знания» старухи: подкладывают в сани куриные яйца. «Ну, она приходит, да и садится: «Сесть мне было, как курице на яйца». Один одного так и толкнул: «Вот злодейка, зараз узнала!». По дороге старуха, решив положиться на судьбу, бормочет: «Что будет брюху, то и хребту!» Лакеи думают, что старуха отгадала, кто украл камень, приносят ей камень и сто рублей денег (Онч., № 94).
Можно предположить реальную основу подобных событий, ведь в каждой деревне были свои знахари, некоторые из них были прекрасными знатоками лечебных трав и действительно помогали людям, другие же были просто шарлатанами, которые брались и лечить, и предугадать судьбу, и снять любовную тоску, и найти потерянную вещь. Таким образом, действительные события вполне могли послужить основой для сказок, обыгрывающих эту тему. Истории о мнимом колдовстве, получая устойчивые мотивировки, постепенно претворялись в фантастические рассказы.
Сказки этого типа исследованы в статье болгарской фольклористки Л. Парпуловой «О реализации метафоры»[96], где автор рассматривает художественную структуру таких сказок в ее связи с идейным содержанием. Сюжетную основу этих сказок, отмечает Л. Парпулова, составляет противопоставление старого и нового, критическое отношение к отжившим представлениям. Использование несоответствия между видимостью героя и его сущностью образует фабулу сказок (к крестьянину, который выдает себя за знахаря, не будучи таковым, обращаются с просьбой узнать что-либо).
В начале сказки (старик прячет — старуха отгадывает) нет ничего фантастического. В дальнейшем изложении появляются черты фантастики: знахаря призывает царь или боярин, старик (старуха) пугается, готовый к тому, что его разоблачат, но этого не происходит. Расхождение между ожидаемым и действительным порождает комизм ситуации. «Случай», неожиданно к месту сказанное слово помогают героям выйти из затруднительного положения. Как отмечает Парпулова, речь героев составляют пословицы-метафоры, которые в сказке превращаются в загадки, допускающие двоякое толкование — истинное и ложное. Истинное понимание заключено в отвлеченно-образном содержании пословицы, ложное — в прямом, буквальном понимании сказанного.
Решая проверить способности ворожеи, старухе подают зажаренную ворону, старуха тем временем, оглядывая барский дом, говорит о себе: «Эх, ворона, ворона, залетела в такие хоромы!» (Азад., т. II, стр. 154). Или царь, испытывая мужика по кличке Жучок, прячет в ладони жука и просит отгадать, что у него в руке. Мужик говорит сам себе: «Что, попался, Жучок, царю в руки» (Аф., № 381).
Неверное истолкование слов старухи ведет к саморазоблачению воров и реабилитации ворожеи. Так создается абсурдность, комизм ситуаций, составляющих специфику художественного вымысла этих сказок.
Не меньшему обличению подвергались религиозные предрассудки. Вера в святых, бога часто уживается с лицемерием, жадностью и распутством. Наиболее ярко это отражено в аптипоповских сказках. Но сказка говорит и о распространенности предрассудков в народной среде.
В народе бытовало множество легенд о чудотворных иконах, которые якобы могли указывать место поселения, исцелять больных, изъявлять свою волю. В народных сказках вера в святые чудеса разрабатывается в ряде сюжетов о «говорящих иконах». Тема борьбы с религиозными предрассудками в них связана с социальной и моральной проблематикой, осмеяние суеверия — с разоблачением жадности, вероломства, ханжества.
«Одна старуха скупа была, а у них была икона большая, и старуха каждый день этой иконе молилась. А казак был парень молодой, он возьмет да и станет за эту икону. Старуха стала в утрях и молится: «Пресвята ты богородица, сохрани и помилуй!» А парень говорит: «Не помилую, зачем худо казака кормишь». Старуха опять молится: «Очисти мою душу грешную!» Казак и говорит: «Очищу, очищу»… Казак и хорошей пищи добился и деньги взял» (Онч., № 263).
В сказке «Никола Дупленский», получившей повсеместное распространение в XIX–XX вв., эта тема нашла особенно яркое выражение[97]. Жена изменяет мужу, муж решает проучить ее; забравшись в дупло дерева, он от лица святого Николы Дупленского на просьбу жены, как уморить мужа, советует ей кормить его блинами. Жена выполняет совет святого, кормит мужа блинами, тот притворяется слепым и глухим, и когда жена приводит в дом дружка, убивает его.
Желание жены избавиться от мужа, откровенно выраженное в ее просьбе Николе: «Не хочу старого любить, хочу мужа ослепить» (Аф., № 446), сменяется столь же откровенным лицемерием в ожидании слепоты мужа: «Эх ты, старенький мой, ай опять что болит, ай опять захирел? Хочешь: курочку убью, аль блинцов напеку, кашку маслом полью?» Когда муж притворяется слепым, она притворно причитает, но уже не в силах скрыть ликование, нетерпение открыто повеселиться. «Экое горе! Ну, лежи пока, я пойду кое-что принесу». Побежала, полетела, собрала гостей, и пошел пир горой» (Аф., № 446). Но веселье прерывается справедливой расплатой.
Органическое сочетание критики нравов с высмеиванием суеверий позволяет создать живые, полнокровные образы, в остроумном сюжете донести до слушателя идею сказки.
* * *
Традиционность поэтики бытовой сказки определяется единством художественных приемов, которые заключены в устойчивых характеристиках персонажей, средствах создания образов, композиционных схемах и пр.
Имея в запасе довольно ограниченное количество тем, сказка без конца их варьирует. Так появляются многочисленные сюжеты о службе батрака у попа, об умных ответах, о проделках вора или хитреца, о неверных женах. При этом сказка опирается на традиционные художественные приемы, что ограничивает личное творчество исполнителя, не позволяет вывести сказку за пределы фольклорного жанра.
Основными средствами раскрытия образов становятся гипербола и антитеза. Противопоставление, заключенное в начальных характеристиках (указание социального или имущественного положения), усиливается чисто художественным изображением — намеренным выделением в персонажах какой-то одной определяющей черты. На этом основано создание сатирических образов попа, барина, неверной жены и др. Комическое осмеяние противников усиливает контрастность персонажей.
Антитеза может быть прямо и не выражена, как, например, в сказке о том, как барин, позавидовав кузнецу, решает заняться кузнечным делом, но только портит большой кусок железа. Герой здесь как бы отодвинут на второй план, он сливается с рассказчиком. И все же антагонизм барина и мужика ощущается в продолжение всей сказки, ибо при отрицании тех или иных явлений сказка опирается на твердые социальные и нравственные убеждения народа, которые определяют его взгляды и оценки.
Если в волшебной сказке все сюжетное действие связано с положительным героем, то в бытовой активное начало часто отдается отрицательным персонажам. Поп, барин, упрямая и ленивая жена своими поступками сами себя разоблачают. Таким образом усиливается объективность оценки.
В построении сюжетного действия выявляются определенные традиционные приемы. Наиболее типичный из них — подстраивание героем ситуации, которая помогает разоблачить