запятнавшими себя позором. Хранить целомудрие, быть умеренным во всем, знать только свою жену.
В советской России для чеченского мужчины совсем другие правила: все женщины, кроме матери, – его жены. Вот они, рядом – желанные девушки, несущие счастье, девушки с пшеницей, растущей прямо на их головах. Россия. Я бывал в Ставрополье. Русский город, здесь ночные рестораны, джаз и рок, рок-н-ролл и твист, алкоголь и наркотики. И каждый вечер новая девушка. Можно взять ее за руку в кафе или на улице, и совсем не надо после этого жениться, можно привести в свой дом – на ночь, утром сама поймает такси и без слов уедет.
Мы всегда мечтали о девушках с пшеничными волосами. Теперь они есть у нас, и что, принесли они счастье? Нет счастья, не принесли его чеченцам светловолосые русские красавицы. Мы стали безвольными женщинами рядом с ними. Да что говорить – я сам стал тряпкой и размазней рядом с моей Пантерой»[40].
Каждую ночь ветерок приносил прохладу, спалось хорошо – бессонницей Виктор не страдал. Иногда его мыслям аккомпанировала барабанная дробь дождя по крыше.
Для узника или долго ожидающего чего-то время почти не движется. К середине срока своего заточения Исаев неоднократно испытал это ощущение как бы остановившегося времени. В их дворике был крошечный бассейн, когда-то устроенный дядей Алманом для омовений рук и лица. Теперь за ним не следили, и в каменном приямке с водой поселилась жаба. Время жабы, граничащее с вечностью, – именно то, чего так жаждал Исаев, но эта мысль ни разу не приходила ему на ум.
Когда до назначенной даты оставалось несколько дней, нетерпение вновь овладело им. Это случилось вечером, он не мог больше ждать, ему надо было хоть что-то сделать, и немедленно, – Исаев не выдержал, надел штатское и выбежал на улицу. Рано утром, когда он шел в свою вэче, улицы были пусты, после дежурства он быстро добегал до дома, стараясь ни на кого не смотреть. А теперь – впервые за несколько месяцев – он оглянулся по сторонам, и все показалось ему незнакомым и особенным – как бы пропущенным через увеличительное стекло.
Обогнув угол, он увидел свет и зашел в кафе – для приличия попросил кофе. У стойки стояло несколько вооруженных солдат. Один рассказывал:
– Вы же знаете, что говорить о нахождении наших военных в Праге категорически запрещается. Вчера вечером со мной случилась забавная история. Проходили мы с товарищами мимо редакции «Зама». Все они здесь бандиты – того и жди ударят ножом в спину. Слышим с улицы: кто-то внутри вещает о наших войсках в Чехословакии, нарушает, значит, приказ. Заходим в помещение – темень, хоть глаз выколи, ну мы и дали залп по болтуну. Когда он умолк, кинулись взять его, видим: радиоприемник раскурочили, в темноте вещал – забугорные голоса, наверное…
Все рассмеялись.
Солдат обратился к Виктору:
– Слушай, приятель, ты же точно из местных, скажи мне, дураку из Рязани, что за слово такое «зама»[41], что это на вашем тарабарском? Молчишь, «зама»… Ну ладно, а как тебе моя шутка?
Исаев не ответил. Солдат приблизил к нему лицо и прошипел:
– А ну, шайтан, крикни, да чтоб изо всех твоих тарабарских сил: «Да здравствует Генеральный секретарь ЦК компартии Советского Союза!»
Виктор не стал упираться, предложение показалось забавным – он сделал, что просили. «У-у-у…» – одобрительно загудели солдаты. Под насмешливые крики «Ура-ура-ура!» он двинулся к выходу. У самой двери его догнало последнее оскорбительное замечание:
– То-то же, испугался, чурка! Струсил – и правильно сделал, береженого-то и ваш кавказский Аллах бережет!
Казалось, Исаев вел себя как трус – нет, он твердо знал, что не трус, – Виктор медленно брел домой, размышляя о том, что скоро придет его день!
Ранним утром двадцать первого января Исаев готовился к дежурству. Не спеша побрился, привел в порядок парадную форму, почистил шинель, надраил до блеска ботинки. Плотно позавтракал. Оделся, причесался, осмотрел себя в зеркале – остался доволен. Подумал вначале об Амире и только потом – о дате. С облегчением сказал себе: «Вот и настал тот самый день, конец ожиданию!»
Двор был накрыт серым небом, угрожающим скорым дождем, – в его представлении о мире оно всегда должно быть только лучезарным и безоблачным. Покидая навсегда свою убогую, сырую комнату, он ощутил странную горечь. К тете Балаше не заглянул, в прихожей встретил Нариму и дал ей три рубля – больше не мог, остальное потребуется ему сегодня. Уходя, увидел красивые золотистые разводы на зеркале в прихожей – мысленно отметил, что за почти полгода своего заточения ни разу их не заметил. Улицы спящего города были пусты.
В пять утра младший лейтенант Виктор Исаев заступил на дежурство помощником дежурного секретной воинской части города Шали. В 7:20 утра его начальник отлучился на завтрак, передав ключи от оружейной комнаты Исаеву. В 7:45 Исаев изъял из оружейной два пистолета Макарова и четыре магазина к ним, а затем, самовольно покинув воинскую часть, добрался автобусом до аэропорта Грозного, откуда в 10:40 вылетел в Москву по заранее приобретенному авиабилету, беспрепятственно пронеся на борт самолета огнестрельное оружие.
В его тетради осталась запись: «Узнать, когда рейс на Москву… Если летят, брать… идти на дежурство… все ликвидировать». Почему она осталась, неизвестно – может, что-то помешало вырвать листы, – остальные записи он уничтожил.
Поцелуй Рыжего
Прошло несколько месяцев после моей встречи с Исаевым, и весной 2019-го я на пару недель приехал по делам в замечательный город Дербент на берегу Каспия, покрывающегося на закате вуалью из миллиона алых блесток. Мне полюбился книжный магазин «Эрудит» на улице 345-й Дагестанской Стрелковой Дивизии. Я с удовольствием заходил туда, купил несколько старинных книг и со временем познакомился с хозяином Амалданом Шалумовым.
Почему-то мне почти не запомнилось его восковое невыразительное лицо, практически лишенное мимики. Что еще? Ах да – он был довольно полным. А вот наши долгие разговоры – как раз наоборот – я очень хорошо запомнил.
Прилично образованный, основательный, неплохо знающий историю рассеяния евреев, он любил цитировать Ханну Арендт[42], Зеева Жаботинского[43], а из российских – Семена Дубнова[44]. Интересно, что во время наших долгих совместных чаепитий книгопродавец никогда не высказывал однозначно своего личного мнения.
Но, как я понял, относился к сионизму скорее отрицательно. «Порвав с имиджем “человека мира” и уехав на ПМЖ в Израиль, еврей неминуемо превращается в homo ordinarius. привязанного к довольно архаичной