Совершенно иной была ситуация на Западном фронте, где каждая схватка «мессершмитов» и «спитфайров» означала бой не на жизнь, а на смерть. Однако на востоке хороший пилот мог одержать множество побед, которые на западе казались невероятными. Несмотря на то что фон Верра долгое время не принимал участия в боевых действиях, он вскоре записал на свой счет двадцать один сбитый вражеский самолет, три из которых были британскими. 25 октября 1941 года фон Верра поднял свой самолет в воздух и отправился в самый обычный вылет, который оказался для него последним. Доподлинно неизвестно, что же случилось с фон Веррой. Может быть, подвел мотор, а может, он попал под огонь русских зениток. Как бы там ни было, очевидцы с германской линии фронта видели, как «Мессершмит» неожиданно спикировал вниз и рухнул в озеро. Пилот не сделал попытки выпрыгнуть с парашютом. Может быть, он надеялся вовремя выправить самолет. Если так, то он ошибался. «Мессершмит» рухнул в озеро и затонул.
Лейтенант Франц фон Верра, позднее командир эскадрильи люфтваффе, был единственным немецким офицером, которому удалось бежать из плена во время Второй мировой войны, вернуться на родину и в строй. Десять месяцев спустя он погиб.
Сообщение о его гибели пришло, когда мы все еще были за колючей проволокой. Это была прискорбная весть, но она не положила конец нашим попыткам бежать. Позднее мы узнали, что фон Верра оказал неоценимую помощь тем, кому еще предстояло попасть в плен, – перед гибелью он два или три месяца читал лекции на авиабазах люфтваффе о британских методах содержания военнопленных.
Глава 16
ГОЛОДОВКИ И СИМФОНИЧЕСКИЕ КОНЦЕРТЫ
После дерзкого побега фон Верры из поезда за остальными пленными следили еще пристальнее, чем прежде. Наше путешествие по Канадской тихоокеанской железной дороге от Галифакса до лагеря для военнопленных на северном берегу озера Верхнее длилось восемьдесят четыре часа. Для нас это был лагерь икс, так как рядом не было ни одного, даже крошечного населенного пункта, в честь которого можно было бы назвать лагерь. Лагерь, расположенный на берегу озера, был совершенно изолирован от остального мира. Местность вокруг лагеря была холмистая, поросшая редкими елями. Единственным признаком цивилизации была железная дорога, проходившая в 1000 ярдах от лагеря.
Лагерь состоял из ряда бараков, расположенных в форме прямоугольника, между которыми находились умывальные и уборные. Бараки были новые и чистые, но, кроме двухъярусных коек на семьдесят человек и нескольких столов и стульев в каждом бараке, там больше ничего не было. Мы подумали о своих комфортабельных комнатах в Суонвике, потом вспомнили лагеря для британских офицеров, виденные нами в Германии, и первое, что мы сделали, очутившись в нашем новом приюте, – сели и написали письмо протеста канадским властям. Когда наш протест остался без ответа, мы объявили голодовку и решили не писать писем домой до тех пор, пока не будем уверены, что к нашему гласу прислушаются.
Мы были настроены совершенно серьезно. Мысль о голодовке, очевидно, представлялась канадцам совершенно непостижимой, и когда мы стали регулярно отказываться от великолепной пищи, что была приготовлена для нас, предпочитая лежать на наших койках с урчащими желудками, канадцы были поражены. Мы вовсе не притворялись, мы действительно голодали. Единственное, что мы позволяли себе съесть, – три черносливины в день. Только воду мы потребляли ad lib.[4] Так мы и лежали, посасывая сливовые косточки и ожидая решения властей.
Поскольку читать нам было нечего и руководством лагеря пока что ничего не было придумано для занятия нашего свободного времяпрепровождения, мы целые дни напролет лежали, болтали друг с другом, играли в карты или просто дремали. Мы решили, что должны двигаться как можно меньше, чтобы сберечь силы и тем самым растянуть голодовку на возможно большее время. На третий день мы придумали безобидную шутку с целью вывести из душевного равновесия наших канадских охранников. На улице стоял сильный мороз, постоянно валил густой снег, поэтому не было никакой возможности проводить поверку на улице, и она проводилась в бараках.
Приходил дежурный офицер и в сопровождении эскорта считал количество пленных. Как только он входил в барак, наш собственный дежурный кричал «Внимание!», все спрыгивали с коек и становились в строй. Однако если вы долго лежите без движения, а потом резко вскакиваете с койки, у вас неизбежно начнет кружиться голова, а перед глазами замелькают пятна. И вот при каждой поверке несколько наших товарищей (предварительно избранные из наших рядов) слезали с коек и тут же штабелями валились на пол. Зрелище было впечатляющее, дежурный офицер тут же вызывал лагерного врача, а мы тем временем украдкой посмеивались надо всей этой суматохой.
Однако после четырех дней голодовки это мероприятие уже не казалось нам таким забавным, как раньше. Мы вдруг обнаружили, что все наши разговоры, так или иначе, сводятся к еде. Мы в подробностях вспоминали все те вкусные блюда, которыми мы лакомились прежде, и думали о тех, что нам еще доведется отведать в будущем, если мы когда-нибудь выберемся из этого лагеря живыми. В этом мы были не очень уверены.
Не все из нас обладали достаточно сильной волей, и одного-двух товарищей мы застали за тайным поеданием шоколада. Один сказался больным, не посоветовавшись предварительно с нашим старшим офицером, и его отправили в лазарет, где он мог, не таясь, есть вволю. Эти вероотступники все последующее время нашего заключения уже не пользовались нашим уважением. Подавляющее большинство из нас держалось стойко, и в конце концов мы добились своего и смогли достойно прекратить голодовку. На пятый день голодовки, спустя почти сто часов после ее объявления, нам вручили телеграмму от швейцарского консула в Оттаве, информирующую нас о том, что в самом скором времени он намеревается нанести нам визит. Позже мы узнали, что в отместку за неподобающие условия содержания, в которых нас держали канадцы, лагеря на территории Польши, в которых содержались пленные британские офицеры, были переведены на спартанские условия содержания. Мы одержали свою первую победу за колючей проволокой, но прошло еще девять долгих месяцев, прежде чем нас перевели из этого примитивного лагеря в другой, более соответствующий европейским стандартам.
Впрочем, оглядываясь назад, я должен сказать, что лагерь икс в действительности был не так уж и плох. Самым худшим там было то, что канадцы не позволяли нам и носа высунуть за колючую проволоку. Если бы они выводили нас рубить деревья или выполнять другую подобную работу, мы были бы просто счастливы. В Женевской конвенции совершенно определенно говорится, что во время пребывания в заключении военнопленных офицеров не имеют права заставлять работать, но, несмотря на это, я думаю, что многие из нас были бы осчастливлены такой возможностью, которая позволила бы как-то скрасить монотонность лагерной жизни. Разумеется, мы бы не стали выполнять работу, представлявшую военную значимость, и тем самым лить воду на мельницу врага, но возможность выбора нам так и не представилась. Мы вынуждены были целыми днями торчать за колючей проволокой и учиться развлекать себя по мере сил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});