Едва автоколонна достигла киббуца, посланники Ирката помчались от деревни к деревне, призывая всех вооруженных людей к нападению; сам Иркат вскочил на мотоцикл и понесся к месту будущей засады. Когда он добрался туда, была половина десятого. По Хевронским холмам раздавалась перекличка муэдзинов, люди сновали между Нахлином, Бейт-Фаджаром, Артасом, Бейт-Сахуром и Бейт-Джаллой на машинах новейших марок и на раздрызганных рыдванах, на ослах и пешком.
Захватив старую винтовку да горсть патронов, арабы выбегали из своих домов. Никто не думал о воде, о пище, о медикаментах. Никто толком не знал, где намечена засада, как туда добраться и что надо будет делать. Приказ передавался тому, кто был старше других годами или быстрее всех бегал.
Люди все прибывали и прибывали, сначала их были десятки, потом сотни и, наконец, тысячи. В Вифлееме и Хевроне, заслышав призывные гудки грузовиков, охотники до легкой наживы выбегали из лавок, кофеен, покидали рынки и, беспорядочно паля в воздух, мчались к дороге, соединяющей Иерусалим с Хевроном.
Облетая окрестности на разведывательном самолетике Хаганы, Даниэль Векштейн глянул вниз и охнул. На расстоянии многих километров толпы людей двигались по Хевронской дороге. В сильнейшем возбуждении он радировал в Иерусалим, чтобы автоколонне, ради Бога, приказали поторопиться.
Тем временем в Кфар-Эционе с отправкой автоколонны возникла непредвиденная задержка. Шахаму было приказано погрузить и отвезти в Иерусалим остатки самолетика Хаганы, разбившегося недавно при посадке в киббуце. Но основная трудность заключалась в том, что племенной бык Зимри, которого надо было перевезти на безопасные пастбища Шарона, решительно отказывался влезать в кузов грузовика. Пока в киббуце воевали с заупрямившимся быком, английское командование получило донесение о прибытии автоколонны в Кфар-Эцион и о готовящейся арабской засаде. Англичане потребовали, чтобы автоколонна осталась в поселении: "В противном случае пеняйте на себя". Шалтиэль колебался, но в конце концов решил продолжать операцию.
Прошел час, потом полтора. Наконец из Кфар-Эциона сообщили, что машины трогаются в обратный путь. Вместо пятнадцати минут автоколонна пробыла в поселении почти два часа — ровно столько, сколько, по расчетам Камала Ирката, требовалось, чтобы отрезать автоколонне дорогу назад в Иерусалим.
Радист автоколонны все время держал связь с Шалтиэлем.
Бульдозер, шедший во главе автоколонны, разрушил первую баррикаду, затем вторую, третью, затем еще три. Впереди высилась седьмая баррикада — самая прочная и высокая.
Подогнем арабов бульдозер двинулся на заграждение.
Неожиданно с горы на бульдозер обрушился огромный валун.
Тяжелая машина дрогнула и, опрокинувшись набок, рухнула в кювет. Огонь усилился, грохот пулеметных очередей сливался со взрывами лопающихся шин. Ловушка захлопнулась.
— Где вы? — спросили по радио из Иерусалима.
— Около Неби-Даниэля, — ответил радист автоколонны.
Услышав эти слова, Арбель помрачнел. Так называли старый арабский дом, находившийся на склоне холма возле Соломоновых прудов — как раз в том месте, которое Арбель отметил на карте.
На прорыв баррикады не было больше никакой надежды.
Автоколонна доставила в Кфар-Эцион все необходимое, однако путь назад был закрыт. Арабы находились уже в какой-нибудь сотне метров от машин, и водители в кабинах слышали, как они переговариваются друг с другом. Чтобы предотвратить полную катастрофу, командир автоколонны приказал всем машинам, которые оставались еще на ходу, не мешкая возвращаться в Кфар-Эцион. Однако для большинства было уже слишком поздно.
Только пять бронированных автомобилей с тридцатью пятью людьми и пять грузовиков сумели пробиться назад. На одном из этих грузовиков в Кфар-Эцион вернулся Зимри — племенной бык, чье упрямство задержало автоколонну.
Для ста восьмидесяти мужчин и женщин, оказавшихся в ловушке Камала Ирката, единственной надеждой на спасение было укрыться за толстыми стенами заброшенного арабского дома, который дал название этому страшному месту. Грузовики, которые еще могли двигаться, приблизились к Неби-Даниэлю и кольцом окружили его, точно фургоны пионеров американского Запада, собирающихся отразить нападение индейцев. Ворота были выбиты. Люди ринулись внутрь, забаррикадировали окна и двери и установили на крыше четыре пулемета. Броневики, которые еще были на ходу, сновали вдоль дороги от одного грузовика к другому, подбирали людей и свозили их в осажденный двор Неби-Даниэля. До людей, оставшихся внутри бульдозера, никому добраться не удалось. Все утро они отражали непрекращающиеся атаки арабов, и среди них были раненые.
Через шесть часов кончились боеприпасы, усталые и ко всему безразличные, люди лежали на полу кабины. Перед заходом солнца в машину попали две бутылки с горючей смесью. Тогда Зерубавель Горовиц, командир экипажа, спокойно сказал своим людям, что они вольны выбирать себе путь к спасению, кто как сумеет. Он остается с ранеными. По одному бойцы стали выбираться из машины. Последнее, что увидел Яаков Айзи, выскакивая из кабины, был Горовиц, "стоящий среди раненых, точно капитан тонущего корабля, отказавшийся покинуть беспомощных пассажиров". Через несколько секунд пылающая машина взорвалась.
Положение осажденного дома становилось все отчаяннее.
Шалтиэль связался с Тель-Авивом и попросил прислать на помощь авиацию Хаганы, чтобы "разбомбить" арабские позиции.
Авиаслужба Хаганы сделала все, что могла: из окон своих "кукурузников" Узи Наркис и Амос Хорев сбросили несколько обрезков труб, начиненных динамитом и снабженных особым механизмом, которые, как они надеялись, взорвутся при ударе о землю.
Слухи о несчастье быстро облетели весь еврейский Иерусалим.
У многих среди осажденных были родные или друзья. В квартале Бейт-Хакерем каменщик Беньямин Голани возился с самодельным приемником, стараясь поймать голос сына, радиста Хаганы, находившегося в осажденном Еврейском квартале Старого города. Голос, который он услышал в эфире, не принадлежал его сыну, однако он был знаком Беньямину: говорил его зять Моше, которому накануне он одолжил свой превосходный парабеллум. Из слов зятя Голани узнал, что еврейская колонна попала в засаду менее чем в 15 километрах от дома каменщика.
Иерусалимский гарнизон Хаганы послал в Кфар-Эцион практически все свои мобильные силы. В городе почти не осталось резерва, способного прорваться к осажденным. У Шалтиэля был теперь только один шанс спасти жизнь ста восьмидесяти человек и драгоценные машины: обратиться за помощью к англичанам.
Британское командование отнеслось к просьбе Шалтиэля без энтузиазма. Комиссар округа Джеймс Поллок уже имел случаи убедиться в том, что палестинская полиция не склонна вызволять евреев из беды. Группа полицейских не подчинилась, когда Поллок приказал им "изучить ситуацию". "Хагана послала автоколонну в Кфар-Эцион вопреки советам англичан, — заявили они, — пусть она сама расхлебывает эту кашу и отвечает за последствия своей кровожадности".
Рабби Исаак Герцог, уроженец Дублина, главный раввин Палестины, нарушил святость субботы, поднял телефонную трубку и лично позвонил сэру Алану Каннингхему, Верховному комиссару Палестины. Сын главного раввина Вивиан Герцог, бывший офицер британской армии, носился из одного кабинета в другой, умоляя своих бывших товарищей по оружию спасти сто восемьдесят мужчин и женщин в Неби-Даниэле от резни.
Главнокомандующий британскими вооруженными силами в Палестине сэр Гордон Макмиллан и его заместитель бригадный генерал Джонс были в это время в Афинах на какой-то конференции. Полковник Джордж У. Харпер, командир Саффолкского полка, который и раньше не раз оказывал услуги Хагане, взял подразделение солдат и попытался в сумерках пробиться к Неби-Даниэлю, но наткнулся на арабские мины и двигаться дальше не рискнул.
Осажденные были брошены на произвол судьбы. Положение становилось все тяжелее. Потери росли, медикаменты кончились. Евреи отразили попытку арабов взорвать дом, и тем пришлось отступить за линию еврейских бронемашин. Арабы ждали утра для решительной атаки. Ранним ясным весенним утром над крышами Иерусалима раздались радостные звуки, заглушившие на мгновение отголоски перестрелки на холмах Иудеи. По вековой традиции колокола иерусалимских церквей вновь возвестили о чуде: о том, как Иисус восстал из гроба в саду Иосифа Аримафейского.
Контраст между обетом Иисусовой жертвы и жестокой реальностью ничуть не повлиял на ход торжественной литургии.
Предшествуемый дьяконом, который нес массивный серебряный крест, греческо-латинский патриарх вел традиционное шествие прелатов и знати по сумрачным переходам церкви Гроба Господня к выложенной мрамором часовне с могилой Иисуса.