— Я не собираюсь, — сказал президент, — встречаться ни с Хаимом Вейцманом, ни с каким-либо другим сионистским лидером.
А необходимость такой встречи была очевидна. За несколько дней до того Трумэн одобрил в принципе предложение Государственного департамента отказаться от плана раздела и взамен выдвинуть предложение об учреждении опеки ООН над Палестиной. Сотрудники Государственного департамента уже работали над составлением текста меморандума, посвященного этому предложению.
Узнав о существовании в Государственном департаменте нового плана, президент Всемирной сионистской организации, выдающийся ученый-химик Хаим Вейцман позвонил Эдди Джекобсону. Вейцман не был лично знаком с Джекобсоном, однако президент Бней-Брита сказал ему, что Джекобсон имеет влияние на Трумэна и, если захочет, наверно, сумеет что-нибудь сделать. Правда, было известно, что Джекобсон никогда не был сторонником сионистского движения, обращаться к нему было то же самое, что утопающему хвататься за соломинку, однако Вейцман решил все-таки попытаться.
Выслушав Вейцмана, Джекобсон позвонил Трумэну и, несмотря на далеко не обнадеживающий тон президента, вылетел в Вашингтон, чтобы поговорить со своим другом лично. Здесь Джекобсон воочию убедился, какое раздражение вызывают у Трумэна попытки сионистов оказать на него давление. "Мой дорогой друг, президент Соединенных Штатов, — грустно подумал Джекобсон, — близок к тому, чтобы стать антисемитом". Особенно огорчило Джекобсона, что причиной этому была группа еврейских лидеров, которые "очерняли президента и клеветали на него".
Однако Джекобсону все-таки удалось уговорить Трумэна принять Вейцмана. Через пять дней Вейцман вошел в ворота Белого дома и встретился с президентом. Они беседовали сорок пять минут.
Говорил в основном Вейцман. Он добивался от Трумэна трех вещей: отменить эмбарго на поставку оружия в Палестину, поддержать план раздела и продолжать настаивать на свободной иммиграции евреев в Палестину.
Президент сказал Вейцману, что первый вопрос сейчас находится на рассмотрении в Государственном департаменте.
Что касается иммиграции евреев в Палестину, то США всегда выступали и будут выступать за нее. Однако именно в отношении второго вопроса визит Вейцмана в Белый дом оказался наиболее плодотворным. Страстный призыв полуслепого, стоящего на краю могилы сионистского лидера в защиту своего народа подействовал на президента сильнее, чем логические доводы его советников из Государственного департамента. Под влиянием Вейцмана Трумэн изменил свое мнение и вернулся к прежней позиции. Он обещал не предавать надежд этого старца и тысяч евреев, все еще находящихся в Европе, за колючей проволокой лагерей для перемещенных лиц.
— Соединенные Штаты, — заверил президент Вейцмана, — будут продолжать поддерживать план раздела Палестины.
В пятницу 19 марта — то есть меньше чем через сутки после свидания Вейцмана с Трумэном — Уоррен Остин, глава делегации США в ООН, занял свое место в Совете Безопасности и попросил слова. Текст его речи был составлен Лоем Гендерсоном, сотрудником Государственного департамента, автором меморандума о плане опеки ООН над Палестиной.
Государственный секретарь Джордж К. Маршалл передал этот текст Остину во вторник 16 марта с указанием огласить его "как можно скорее". Содержание речи мало отличалось от текста меморандума, одобренного Трумэном незадолго до встречи с Вейцманом. Остин, как и остальные сотрудники Государственного департамента, ничего не знал об этой встрече.
Теперь он подробно изложил в Совете Безопасности решение американского правительства отложить раздел Палестины на неопределенный срок. Совет Безопасности слушал, затаив дыхание. Американские сионисты на галерее для посетителей были готовы разрыдаться. Среди арабских делегатов, когда они сообразили, что к чему, началось бурное ликование. Сионисты восприняли поведение Америки как предательство. Бен-Гурион в ярости назвал речь Остина "капитуляцией" и обещал, что еврейский народ, когда настанет время, провозгласит Еврейское государство невзирая на то, поддержит его Америка или нет.
Однако нигде речь Остина не вызвала более гневной реакции, чем в Белом доме. Трумэн был вне себя от ярости. Одобрив в принципе меморандум об опеке, президент дал понять, что оставляет за собой право решить, когда именно и в какой форме этот меморандум будет предан гласности. Поэтому он и не торопился сообщать Государственному департаменту о своих последних соображениях насчет Палестины, возникших после встречи с Вейцманом, и о том, что США будут стоять за раздел. По мнению Трумэна, речь Остина в Совете Безопасности была попыткой противников раздела навязать президенту свою политику, поставив его перед совершившимся фактом. В известной степени так оно и было. Президент не мог открыто отмежеваться от речи Остина. Один крутой поворот в политике США уже поколебал доверие к правительству Трумэна. Другой подобный поворот окончательно подорвал бы это доверие.
Некоторое время Трумэн должен был на словах поддерживать план опеки. Однако он дал понять своим приближенным, каковы его истинные взгляды и насколько он возмущен. На другой день после речи Остина, в одиннадцать часов утра, он приказал посетившему его судье Сэмюэлю Розенману:
— Отыщите Хаима Вейцмана, где бы он ни был! Скажите ему, что я не отказываюсь ни от одного сказанного мною слова. Я обещал ему, что мы отстоим план раздела, и так оно и будет!
Кларку Клиффорду, советнику Белого дома, было поручено провести расследование: как и почему речь была произнесена без ведома президента. Маршалл и его заместитель Роберт Ловетт получили взыскания. А автору текста речи, произнесенной Остином, была предоставлена возможность совершить увлекательное путешествие: президентским указом Лой Гендерсон был вскоре назначен на специально для этого созданный пост американского посланника в Катманду.
17. Автоколонна не придет
Гарун Бен-Джаззи вглядывался в предутреннюю тьму, прислушиваясь к звукам, доносившимся из той самой долины, где месяц назад он бродил со своими взятыми напрокат овцами.
Это был низкий непрерывный гул моторов. Много часов Бен-Джаззи и его спутники дрожали от холода в ночном дозоре, ожидая этих звуков. Радиограмма, переданная по рации, спрятанной в Хульде (пункте, где формировались еврейские транспорты), сообщала, что сегодня евреи попытаются большой автоколонной прорваться через Баб-эль-Вад в Иерусалим.
Бен-Джаззи был готов их встретить. Над перегородившей дорогу баррикадой, сложенной из валунов и бревен, на горных склонах сидели в засаде триста человек. Некоторые из них притаились в каких-нибудь пяти метрах от обочины, готовые в любую минуту выскочить и забросать головные машины гранатами, если заложенные на дороге мины не остановят автоколонну. По обеим сторонам шоссе были установлены пулеметы, направленные на баррикаду.
Лейтенант Моше Рашкес, ехавший в "сендвиче" во главе колонны, поглядывал на темные силуэты машин, двигавшихся сзади. Грузовиков было сорок; они растянулись по шоссе почти на целый километр. В кузовах этих грузовиков были сложены сотни мешков муки, тысячи банок с мясом, сардинами, маргарином; одна из машин была нагружена апельсинами, которых иерусалимцы не видели уже несколько недель. Ста тысячам иерусалимских евреев автоколонна лейтенанта Рашкеса везла нечто большее, чем пропитание, — она везла утешение и надежду: благополучное прибытие автоколонны было бы доказательством того, что дорога жизни, ведущая от моря, еще в руках евреев и она будет обеспечивать город всем необходимым для того, чтобы выжить. Первой машиной автоколонны, которую увидел Бен-Джаззи, был броневик Рашкеса: он медленно двигался вперед. До водонапорной башни, отмечавшей въезд в Баб-эль-Вад, оставалось меньше километра.
Обойдя "сендвич", вперед двинулся тяжелый бульдозер, который должен был сокрушить баррикаду или проделать в ней пролом.
Сидя в своем "сендвиче", Рашкес услышал сначала выстрелы, затем глухой взрыв: бульдозер наскочил на мину. В этот момент в рации Рашкеса прозвучал голос командира автоколонны, рапортовавшего в Хульду:
— Мы окружены, но продолжаем двигаться.
Машины были теперь так близко от Бен-Джаззи, что он видел, как сквозь щель в бронированной обшивке головного "сендвича" высунулось дуло пулемета. Бен-Джаззи издал громкий свист: это был сигнал его людям, спрятавшимся подле дороги, забросать машины гранатами.
Сидевшие внутри машин вынуждены были закрыть окна. В машинах становилось нестерпимо жарко. Звуки пуль, лязгающих по бронированной обшивке, слились в сплошной грохот. Через пулеметную щель Рашкес пытался разглядеть атакующих, но видел лишь валуны да густой сосновый лес над дорогой.