class="p1">Данка — ранимая, остро чувствующая, интровертная, верная и не приемлющая ложь, в силу неопытности идеализирующая мужчин — не сумела пережить предательства. Покончила с собой, наглотавшись таблеток. Все — и родители, и злополучный жених, и сама Анастасия — знали, кто в этом виноват.
Ради забавы, чтобы самоутвердиться и укрепиться в мысли о своей власти над мужчинами, она погубила сестру, и это невозможно было расценить иначе, нельзя было оправдать хотя бы тем, что она сама влюбилась, потеряла голову.
Родители отвернулись от Анастасии, а вскоре отец умер от инфаркта. Мать не желала ее знать. Жених уехал (по слухам, в Соединенные Штаты), больше Анастасия ничего о нем не слышала.
— Я сделала из своей внешности фетиш, считала красоту оружием, защитой, гарантией, что сумею получить все на свете. После смерти сестры я стала противна сама себе, отвращение подступало к горлу, хотелось выблевать его, но я знала: это со мной навсегда. От себя не отказаться. Тогда я ожесточилась и решила: ах так? Я дурная, злая, ничтожная? Значит, буду использовать то, что мне дано, по полной. Цинично, не считаясь ни с кем. Выстрою броню, никто не разобьет меня ни в одном сражении. Я еще дважды выходила замуж; жизнь стала погоней за мужчинами, деньгами, комфортом. Старости и всего, что она может принести, я боялась, как черт ладана, тратила сумасшедшие деньги на шмотки и процедуры. Но годы шли, я стала проигрывать, сознавать: мне предстоит уйти с поля боя. Муж завел молодую любовницу, скоро бросит меня и уйдет к ней. У меня и самой есть любовник, но я узнала, что он изменяет мне с девчонкой. Приехала сюда в надежде забыться, обдумать все спокойно, но…
Анастасия закрыла лицо руками.
— Но это место напоминает чистилище. Знаю, меня ждут врата ада. Мое оружие обернулось против меня, моя красота превращается в уродство. Чернота души выползла наружу. — Она всхлипнула. — Только это еще не все.
Катарина слушала, как Анастасия хватает ртом воздух, чтобы унять рыдания и договорить. Было ли ей жаль эту женщину? Она не понимала.
— Когда стала замечать, что старею, начала везде видеть ее.
— Кого?
— Данку, — прошептала Анастасия, — кого же еще. Знаю, знаю. Думаете, я чокнулась, но это не так. Я ее видела! Она маячила тенью то справа, то слева. Поначалу я не поняла, что это Данка. Но вчера вошла в номер, а она стояла на балконе и глядела на меня. Я заорала, чуть связки не лопнули; забежала в ванную, закрылась, думала, сердце откажет. Потом успокоилась немного, посмотрела в зеркало. Она была позади меня, за спиной! Тогда я и поняла, что скоро умру. На Данке платье, которое было на ней, когда она знакомила меня с женихом. Помню, поцеловала в щеку, обняла, покраснела и сказала: «Любимая сестричка, хочу тебя кое с кем познакомить». Голос робкий, смотрит застенчиво. У нее ведь прежде парня-то не было.
Анастасия закашлялась, сделала глоток из бокала.
— Теперь в ней нет робости. Данка смотрит сурово, насмешливо. Насквозь видит, знает мне цену. Пришла за мной и будет судить, а потом заберет. Есть шанс, что я уеду, она и отвяжется. Мертвецы, наверное, оживают только в «Бриллиантовом береге». Но почти уверена: Данка последует за мной.
«Сару не спасло то, что она уехала», — подумала Катарина.
Хозяйка номера умолкла, и Катарина подумала, что больше она ничего не скажет, однако ошиблась. Ее собеседница проговорила:
— Данка обошла меня, снова обошла на последнем повороте. Я старая, безобразная ведьма, а моя сестра молода! По-прежнему молода! Ни на день не состарилась, хотя и восстала из гроба.
Анастасия расхохоталась похожим на воронье карканье смехом, быстро переросшим в истерику. Катарина хотела успокоить ее, но женщина замахала руками.
— Прочь, прочь! Уходите. Я сказала все, что хотела, а жалость ваша мне не требуется. Где вам понять мои мучения! Нечего топтаться тут, уйдите.
Катарина так и сделала (с большим облегчением).
— Берегите себя, — услышала она, закрывая за собой дверь.
Вернувшись в номер, подошла к бару, взглянула на теснившиеся там бутылки. Ей необходимо было выпить; она взяла бутылку белого вина, подержала в руке, поставила обратно. Белое казалось слишком легким, не подходящим случаю.
Катарина отдала предпочтение красному, французскому. Налила полный бокал и выпила сразу половину. Хотелось согреться, прогнать чувство, что она покрылась льдом изнутри. Та счастливая женщина, которой она была всего лишь несколько часов назад, испарилась, исчезла.
Держа в руке бокал, Катарина вышла на балкон. Тут было теплее, чем в номере. Играла музыка, женский голос вдалеке смеялся и уговаривал какого-то Мики подойти ближе. Пляжи опустели, зато начали зажигаться огни ночных заведений.
Катарине наконец стало тепло, показалось, что кровь быстрее побежала по венам. Можно пойти в ресторан поужинать. А после принять душ и лечь. Выспаться, утром проснуться спокойной, отдохнувшей и…
«Собрать чемодан и свалить отсюда! Не стоило затевать поездку».
Но Катарина знала, что никуда не уедет. Дело не в Саре или обязательствах перед ее матерью. Богдан — вот кто держал Катарину.
Стоило подумать о нем, как перед внутренним взором возник Боб. А следом — Давид. Уехал ли он отсюда? Увезла ли его мать в больницу? Скорее всего. И это хорошо.
«Что сейчас делает Боб? Стоит сходить, спросить, как дела?»
Катарину тянуло поговорить с ним, поделиться тем, что она узнала от Анастасии. Боб, вероятнее всего, не захочет слушать. Он сердит на Катарину — это раз. А два — это то, что он тоже, как и Анастасия, уедет завтра; «Бриллиантовый берег» для него останется в прошлом.
Что Бобу до тайн отеля, Катарининых страхов? Он хотел, чтобы они стали «командой охотников за привидениями» ради Давида, а теперь Боба уволили, за Давида он больше не отвечает, так к чему эти игры? Катарина ему не нужна.
Почему-то мысль огорчила. Молодая женщина сделала еще один глоток вина. Нет, не пойдет она к Бобу. Это будет выглядеть глупо и унизительно.
Лучше позвонить Богдану.
«Он не решит, будто я навязываюсь?»
Что за комплексы, Богдан будет рад (еще и учитывая сцену с Бобом у дверей отеля). Поколебавшись, Катарина нажала на вызов.
Богдан мигом отозвался и не скрывал радости от ее звонка.
На душе потеплело.
— Хотелось позвонить самому, но я боялся, что помешаю.
— Ты не можешь мне помешать.
В повисшей паузе, в недосказанности таилось нечто объединяющее, сближающее, и оба это ощущали.
— Ходила навестить Анастасию. Мы познакомились недавно.
— Наслышан об этой даме, — сказал Богдан. — Филип рассказывал, она устроила скандал в ресторане, к ней приглашали врача. Проблема касалась ее внешности.
«С внешностью проблема, это уж точно».
— Как у нее