бывшему другу. «А ведь, действительно, знал же, что Олег бабник? Знал, что мимо юбки, не оглянувшись, не пройдет. Чего же ждал тогда от такого? С чего ты решил, что жена друга для него это такое же табу, как и для тебя? Разве он когда-нибудь говорил тебе такое? Нет. Выходит и вправду — за него решил, что он подобного не сделает, а тот совсем так и не думал. Или Эльвира эта… Ведь прекрасно видел, что нет у неё к тебе никаких чувств, что не любит она тебя. Зачем же тогда второй раз женился на ней? Из‑за дочери? Сам себе внушил чего-то, напридумывал, а потом и страдаешь — ах, ах, как так? Ведь прав дядька — сам слеп был, так чего сейчас слезы лить? Действительно — наплевать на них да растереть. К чему тебе такая жена, к чему тебе такой друг? Наоборот, хорошо, что так всё вышло. Зачем тебе жить бок о бок с теми, кто на подлость готов? М-да уж… Так что, всё‑таки прав дядька, получается? Ну хорошо, простить да отпустить — это ещё ладно. Но он про любовь толкует, хоть и по «агапэ» этой. Не знаю, не знаю… Насчет этого как-то посложнее получается. Быть милосердным к Эльвире да к Олегу? Ценить их? Сострадать им? Не знаю, дядя Гена, тут что‑то ты лишка загнул».
Думая так, он ворочался на диване с боку на бок. Дождь через какое-то время стал стихать, и постепенно Артем снова заснул.
Проснулся он довольно поздно, когда дядя Гена уже затопил печку. После завтрака дядька спросил:
— Когда тебя обратно-то ждать? Сегодня вернешься или завтра?
— Сегодня, на последнем постараюсь приехать, как в пятницу.
— Ну давай! Смотри только в ямы больше не падай.
— Постараюсь, — рассмеялся племянник.
К двенадцати часам он пошел на «площадку». Сев на место позади водителя, Артем привалился к окну и прикрыл глаза. Судорожно вздрогнув всем своим железным телом, «ПАЗик» тронулся. «Любовь, любовь… — снова задумался Артем о вчерашнем разговоре с дядькой. — Да… какая она, получается, разная любовь эта бывает. «Агапэ»… Люби ближнего как самого себя… А кто, кстати, этот ближний? Если все, то почему так и не сказано прямо — люби всех, кто живет на земле? Или ближний, это только родня твоя да те, кто рядом в данный момент находится? Так, они ведь могут меняться. Сегодня один, завтра может быть другой. Вот кто сейчас рядом?» Он открыл глаза.
Прямо напротив него сидела женщина средних лет. Довольно полная, на коленях лежит старая пошарпанная сумочка из кожзаменителя, которую она придавила крупными пухлыми руками с обветренной кожей. Такое же обветренное лицо с массой мелких морщинок вокруг глаз. Но при этом ресницы накрашены, брови неумело подведены, яркая помада на губах. Видно, что проводит много времени на открытом воздухе, руками работает, а вот макияж — нет, не её это, чужое, но вот поехала в город, надо же красоту навести. Глаза какие-то вялые, без эмоций, смотрит в окно на проплывающие мимо деревья, кусты, поля. Кажется, что видела всё это уже сотни раз и не смотрела бы больше, да другого ничего нету, вот и приходится. «Ну и как мне любить её? — думал Артем, исподволь разглядывая женщину. — Ценить? Заботиться? Сострадать? Но я её совсем не знаю, первый раз в жизни вижу. Может, она дура последняя, или выпить любит, или мужа бьет? Такая, в принципе, может. Кулаком своим врежет, так мало не покажется».
Он перевел глаза влево. В соседнем ряду сидел молодой парень, лет под двадцать. На ногах джинсы в обтяжку и слишком уж яркие, вычурные кроссовки на толстенной подошве и с торчащими наружу здоровенными язычками. Закрыл глаза, руки в карманах такой же броской куртки, голову, на которую накинут капюшон, опустил на грудь и делает вид, что спит, показывая всем своим видом: «Мне нет никакого дела до того, что вокруг творится. Я всю ночь гулял, не выспался, так хоть в автобусе вздремну». «И этого, что ли, любить? — продолжал размышлять Артем. — Сострадать ему? С какого перепуга? Ценить его, но за что? Такие мне вообще никогда не нравились, для них главное это понт, крутым казаться, а заглянуть внутрь, так там и нет ничего, пустота. Выклянчил денег у родителей на кроссовки да куртку, а сам за свою жизнь копейки не заработал». Парень откинулся на спинку сиденья и забросил ногу на ногу, выставив свой огромный кроссовок в проход. «Ну вот, ему-то плевать на всех — мешает его лапоть кому-то или нет, главное, чтоб самому удобно было, — продолжал коситься на парня Артем. — Самый такой возраст, когда они чего-то всем доказывают, выпендриваются. В армию таких надо, там спесь-то быстро собьют. Так и тут, поди, папа с мамой отмажут, плоскостопие какое-нибудь придумают».
Он посмотрел дальше. Через одно сиденье за парнем сидела молодая ещё женщина лет двадцати пяти, может, чуть постарше с ребенком дошкольником. Не красавица, но и не дурнушка, не худая и не толстая. Как говорила его баба Дуся — справная. Самая обычная внешность, даже макияжа у неё меньше, чем у тетки перед Артемом, но от этого она выглядела только лучше. И одета средне, без вызова. Ребенок, мальчишка лет четырех, задремал рядом с ней, прислонившись к матери. Она обняла сына одной рукой, второй придерживает его голову, чтоб не сильно болталась на кочках, а сама смотрит в окно и вообще не ясно, думает ли о чем, либо просто провожает взглядом проплывающие осенние пейзажи. Глядя на них, Артем почувствовал даже какую-то симпатию: «Ни дать ни взять — мадонна с подросшим младенцем. Деревенский вариант в автобусе. Наверное, к таким и любовь испытывать можно, тут я ничего против не имею. Но, выходит, я как-то выборочно ближних люблю? Опять что-то не так получается, или с ближними тут ерунда какая-то. Может, пассажиры эти, никакие и не ближние мне? Но Эльвира-то ближней была, да и Олег тоже. Ближе некуда… И что? Перестали быть таковыми, можно не любить их дальше? Или как? Что-то совсем я запутался».
Остальных пассажиров Артем разглядывать не стал, снова закрыл глаза и вздохнул: «Хорошо сказать — возлюби… А возможно ли это вообще? Пусть даже и по «агапэ». Не знаю, не знаю…»
В какой-то мере Артем ехал в гости к Игорю наугад. Он помнил, что во время их последней встречи тот работал простым специалистом в районной администрации в каком-то отделе, связанным не то с местной промышленностью, не то с