Читать интересную книгу Светочи Чехии - Вера Крыжановская

— Случилось то, что я ненавижу Вока и не хочу с ним встречаться, — вырвалось у неё.

— Счастливец, как его ревнуют! Ему можно только позавидовать, — грустно усмехаясь, сказал Иероним. Я догадываюсь, что какие-нибудь грешки молодого повесы дошли до вас; но не стоит принимать этого так близко к сердцу. Пылкий, своевольный, он легко увлекается, но разве он может не любить вас? Будьте уверены, что он скоро явится к вам с повинной…

Ружена презрительно рассмеялась.

— Вы глубоко ошибаетесь, мистр Иероним! Я вовсе не ревную Вока, потому что никогда его не любила, а он не придет просить у меня прощения, потому что тоже меня не любит. Я — жертва семейного расчета! Разве я знала, какому человеку меня отдают? Он же видел во мне богатую наследницу, которая приносит ему в приданое 10 замков, 80 деревень и столько золота, чтобы покрыть все долги их семьи и платить за его кутежи. Мне не надо его любви, но я имею право требовать, чтобы меня не оскорбляли всенародно! Мысль, что я связана с ним и не могу порвать ненавистные мне цепи, сводит меня с ума!

Она говорила с увлечением, но вдруг ее пыл сменился отчаянием. Она опустилась на стул и, закрыв лицо руками, разразилась рыданьями.

Иероним никогда не видал ее плачущей, и горестный вид ее пробудил в нем любовь и жалость. Как очарованный, смотрел он на крупные слезы, струившиеся по ее тонким пальцам и падавшие бриллиантами на темный бархат ее платья.

— Чем заслужила я такой позор? Все бросили, и никто меня не любит, — всхлипывая, говорила она.

Иероним забыл все, опустился перед ней на колени и взял ее за руки.

— Никто вас не любит? Вас? Неужели вы никогда не чувствовали, что я люблю вас всей душой, что за вас я готов отдать мою кровь до последней капли?

Ружена поднялась, бледная. Не ослышалась ли она? Возможно ли, чтобы он, — идол всей Праги, чья ученость сбивала профессоров, а чарующее слово пленяло толпы, мог действительно полюбить ее? Но нет, взгляд его полон чувства; она видит, что он говорит правду, и что кумир ее детских грез — у ее ног.

Будь Ружена в спокойном состоянии, она, может быть, и испугалась бы, услыхав его признание; но в данную минуту оскорбленная гордость и злость на мужа возмутили все существо ее. Чувство победы и опьяняющего счастья уничтожало всякое колебание, всякую преграду.

— Так это правда, что вы меня любите, Иероним? — спросила она, нагибаясь к нему.

— Увы! На мое несчастье, это — правда! Простите мне, Ружина, мое безумное признание, вызванное вашими слезами, и не гоните меня от себя, — пробормотал Иероним, пытаясь встать.

Но Ружена обвила его шею руками и, склоняясь головкой к нему на плечо, прошептала дрожащими губами:

— Мне нечего прощать. Я впервые в жизни испытала минуту истинного счастья. Я сама давно люблю тебя, Иероним, с того самого дня, как увидала в замке Рабштейн.

И в нескольких словах она рассказала ему свои девичьи мечты, идеалом которых был он. Упоенный неожиданным успехом, Иероним привлек ее в свои объятья и прижал ее уста к своим.

Ружена склонила голову к нему на грудь; неведомое до того чувство — смесь блаженства, покоя и болезненной горечи — наполнило ее душу.

В эту минуту, в складках завесы показалось лицо Анны. Она окаменела, увидав перед собой предательскую группу; потом опустила завесу, но не ушла, желая охранить от всякого нескромного глаза слабость своей подруги.

Иероним первый пришел в себя. Он сел рядом с Руженой и удержал ее руку в своей.

— Дорогая! — сказал он, любовно смотря на нее. — Если бы я когда-нибудь мог мечтать, что старый, залетный сокол, как я, понравится очаровательной девочке, уже и тогда обещавшей быть красавицей, — я сделался бы домоседом и оспаривал бы тебя у целого света. А теперь мне остается только обуть свои сандалии и скорее бежать после такой минуты, которая сделала меня преступным относительно моего друга.

Ружена побледнела. Отказаться от счастья, едва завоёванного, казалось, превышало ее силы, и вместе с тем в душе поднималась накопившаяся желчь против мужа.

— Преступным против этого изменника? Он достоин того, чтобы быть обманутым. Я, по крайней мере, не чувствую себя обязанной оставаться верной такому развратнику, который, не стыдясь, рыщет по улицам с падшими женщинами, — с презрением сказала она. — Как, для него мы должны расстаться? Никогда! Я не хочу, чтобы ты покидал меня; если ты едешь, едем вместе! Этот дом мне ненавистен; я убегу из него и пойду за тобой хоть на край света!

— Не искушай, Ружена, твои слова сводят меня с ума! Но совесть говорит, что связывать твою судьбу с моей и подвергать тебя всем случайностям моей бродячей жизни с ее вечной борьбой, — было бы преступно! Такого еретика, как я, может быть, в будущем ждет костер; разве я могу предоставить любимой женщине верный приют и мирное существование? Я не буду даже в состоянии умереть, как следует, раз я знаю, что оставляю тебя в ложном, неверном положении.

— Я и не хочу, чтобы ты умирал! Я хочу, чтобы ты жил и жил для одной меня. Если ты действительно меня любишь, то найдешь средство освободить меня и увезти с собой, — горячо возразила Ружена.

Иероним страстно припал к ее рукам.

— С этой минуты, я — твой раб! Я все обдумаю и найду способ спасти тебя. Мы уедем через несколько дней, а затем, из какого-нибудь верного места, начнем развод, так как ты должна принадлежать мне перед Богом и людьми! Теперь прощай; завтра я снова приду. Мы и то были с тобой слишком неосторожны.

Он нагнулся, снова поцеловал ее и, прежде чем Ружена успела опомниться, его уже не было в комнате.

Спустились уже сумерки и он, уходя, в темноте, не заметил Анны. Не встретив никого по дороге, кроме двух пажей, зажигавших свечи в канделябрах, Иероним вышел на улицу и направился к себе.

Голова у него горела и сердце тревожно стучало в груди. То, что с ним случилось, означало новый поворот его жизненного пути. Может быть, небо, посылая ему неслыханное счастье, давало знак, что он довольно поработал для других и мог подумать о самом себе.

К удивлению, у себя он застал Гуса, сидевшего у стола, и перелистывавшего разложенную перед ним рукопись.

— А, здравствуй, Ян! Что ты там делаешь? — рассеянно спросил Иероним, сбрасывая на стул шляпу и плащ.

— Да вот, поджидая тебя, просматриваю твой же трактат в защиту „De Trinitate” Виклефа, — ответил тот, удивленно смотря на него. — Я пришел сказать, что получил письмо из Болоньи от Яна из Иессениц с очень интересными подробностями по моему процессу и переговорам доктора Наса со святым престолом.

— Да? Это интересно, — ответил Иероним таким тоном, по которому было видно, что мысли его далеко и слушает он одним ухом.

Гус взял за руку и посадил его.

— Вот так! Садись и исповедуйся, — дружески сказал он ему. — Какой у тебя странный, счастливый и озабоченный вид. С тобой что-нибудь случилось. У тебя, кажется, голова не на месте?

— Да, ты прав! Можно и совсем голову потерять, — ответил тот, проводя рукой по своим густым волосам.

Видя испытующий взгляд друга, он продолжал:

— Ах, Ян! Если бы ты только знал, откуда я пришел и что я наделал, ты меня очень разбранил бы.

Грустная усмешка мелькнула на бледном лице Гуса.

— Сознание — половина вины!

— Не на этот раз. Если б дело еще шло только обо мне! Но я совершил преступление, смутив невинное сердце, — сказал он, вскакивая и принимаясь в волнении шагать по комнате.

— Ты неисправим. Неужели ни годы, ни рассудок не положат, наконец, предела твоим безумным любовным похождениям, — неодобрительно заметил Гус, — Я знаю, женщины тебя балуют, ну, так оставь хоть девушек в покое. Подумай, годишься ли в мужья, ты, бесприютный горемыка, как вечный жид, нигде не находящий себе покоя.

— Теперь другое дело. Пришла пора остепениться и бросить скитальческую жизнь. Ты прав, я много любил, и все больше легкомысленно; но ныне мое сердце отдано навеки. Никогда не испытанное чувство охватило мою душу. Женщина прекрасная, как ангел, и чистая, как лилия, любит меня; понимаешь ли, Ян, любит меня до самозабвения и… я ее раб.

Смертельный ужас отразился на лице Гуса, и он строго взглянул в глаза своему другу.

— Я-то понимаю отлично! Эта прекрасная, как архангел, женщина — жена Вока Вальдштейна, и ее лилейная чистота, должно быть, режет тебе глаза, что ты хочешь запятнать ее грязью порока.

Пришла пора Иерониму, в свою очередь, побледнеть.

— Ты угадал, это — Ружена! Я согласен, что ты, аскет, поборовший свою плоть, на которого страсти уже не действуют, — осуждаешь меня, как священник и как друг; но есть же обстоятельства, смягчающие нашу вину. Вок изменяет жене самым непростительным образом, ее женская гордость ежедневно оскорблена. Что за диво, если она жаждет любви и участие, и стремится порвать давящие ее цепи. Если я и грешу, то ведь, я же человек и не могу противиться искушению, когда такая женщина, как Ружена, говорит мне: „Я люблю и всегда любила тебя. Я пойду за тобой хоть, на край света, только возьми меня отсюда”. Ее воля для меня — закон, и я уеду с ней. Я хочу быть счастлив и дам ей счастье!