Почему-то он успокоился, после фразы, которая обещала ему отсрочку от неизбежного и относительную безопасность еще на целый урок, на него опустилось какое-то непонятное спокойствие. Он не знал, как выглядит со стороны, но старался стоять прямо.
— Что мне делать, я как-нибудь решу сам, — слова, которые он произнес, были сюрпризом для него самого и доносились как будто издалека. Он невольно удивился этому факту. — Понял, ты? — Этим добавлением он просто имитировал только что услышанное в свой адрес.
Олег опять побелел и открыл рот. Было ясно, что все происходящее, включая этот разговор, является для него полной неожиданностью, что угодно, но не этот разговор и не такие фразы.
— После уроков, — еще раз повторил Олег и, резко развернувшись, пошел к выходу из класса, размахивая пакетом с физкультурной формой. Игорь тоже молча развернулся и, смерив его взглядом, пошел к двери.
Он невольно выдохнул и посмотрел по сторонам. Казалось, никто из окружающих не заметил этого эпизода. К нему тихо подошел Славик и спросил:
— Что, опять?
Он молча кивнул головой. Славик наверняка не слышал разговора, все, что ему могло быть видно, это некая молчаливая пантомима. На лице Славика отобразилось замешательство, он несколько раз открыл и закрыл рот и потом произнес:
— Ты на «физру»-то идешь? Может тебе свалить?
— Иду. Видишь, форму уже достал, — произнес он тихо. — Еще только бегать не хватало.
— Ну, смотри, — закончил Славик и, с видимым облегчением от развязки разговора, направился к двери.
Он постоял еще некоторое время, стараясь как-то успокоить свои мысли, и понял, что машинально провожает взглядом Ее, направляющуюся к двери. Он даже сделал несколько шагов вслед за ней, но, поймав себя на том, что он делает, остановился. И только тогда, когда она скрылась из вида, он, зачем-то заглянув в пакет и убедившись, что форма на месте, пошел к выходу из класса.
Глава 20
Спортзал был залит светом. Удивительно, но лучи солнечного света, бьющие сквозь пыльные стекла и расчерчивающие деревянный пол зала на симметричные квадраты, напоминали последние дни лета так ярко, что он, переступив порог, сощурился не столько от света, сколько от нахлынувших воспоминаний.
Лето ушло, он твердо это знал, и поэтому столь явное напоминание причинило ему почти физическую боль.
Он зашел в зал последним.
Всю перемену он бесцельно бродил по коридорам школы, не думая ни о чем конкретном. Сосредоточиться не получалось, а думать о том, что будет после уроков, он не хотел. Он твердо знал, что сейчас он все-таки пойдет на урок, несмотря на то, что больше всего на свете он хотел бы убежать из этих ненавистных стен, закрыться в своей комнате и никогда больше оттуда не выходить. Остаться там, в окружении своих книг и моделей самолетов, рядом со всем тем, что он так любил. Щемящее чувство родилось где-то внутри, и его ноги еще сильней замедлились.
Но тут он вспомнил висящую на стене комнаты подшивку и дурацкий турник, сделанный им своими руками из хоккейной клюшки, ободранный и потускневший от многочисленных занятий. Он понял и ощутил до какой-то болезненной пронзительности то, что это такая же составная часть его жизни, как и любимые книги и что он никогда не смог бы предать их. Слишком прочно и органично они вошли в его жизнь.
Он посмотрел на свои ладони. Странно, но он как будто новым видением увидел побледневшие мозоли на ладонях, такие большие, что когда он сжимал руку в кулак, они царапали ладонь изнутри. Он даже остановился и, поставив на пол портфель и пакет с формой, потрогал пальцем ладонь и мозоли. Поверхность была шершавой и твердой. Давно позади осталось то время, когда тонкая кожица лопалась, причиняя боль, потом слезала, появившиеся ранки кровоточили, делая почти немыслимым продолжение занятий, но он все равно раз за разом продолжал заниматься, не обращая внимания на боль. Боль от висения на его собственном турнике давно ушла. На месте первых волдырей образовались мозоли, абсолютно нечувствительные к его занятиям. Он давно привык к ним и, почему-то стесняясь своих рук, которые всегда казались ему такими маленькими и не мужскими, редко останавливал на них свой взгляд даже когда машинально мыл руки перед сном. Сейчас он смотрел на них как будто впервые и задумчиво водил пальцем по ладони. Ощущение казалось знакомым, он хотел вспомнить, о чем оно ему напоминает, это казалось очень важным сейчас, но так и не смог.
Внезапно спохватившись, он посмотрел по сторонам и, невольно усмехнувшись, схватил портфель и форму и пошел в раздевалку спортзала.
Странно, но эти несколько минут позволили ему расслабиться, сердце уже не бухало в груди с такой силой, с какой оно билось в конце контрольной.
Мысли о том, что неизбежно произойдет после уроков, никуда не делись, но стали какими-то менее отчетливыми и пугающими. Ему было стыдно признаться даже самому себе в том, что он просто боится. Что он, несмотря на все происшедшее с ним, не поменялся, что он все тот же самый запуганный и затравленный пацан, который так и не смог измениться внутри. Просто не сумел.
Подросток, который, казалось, понимал сознанием, что все эти минувшие месяцы самопожертвования и самоотдачи не могли пройти зря, его усилия не имели права промелькнуть мимо, не оставив следа, подобно никчемному фильму, с которого ты не успел вовремя уйти сразу, как только осознал, что именно ты смотришь. Да они просто не имели права на это.
Но то, что он доказывал себе логикой и рассудком, он никак не мог внушить своему телу.
И все же одно он знал твердо. Он знал, что сейчас он переоденется и войдет в спортзал и постарается дождаться конца этого дня, который когда-нибудь обязательно кончится.
«Ну, не убьют же меня в конце концов», — пробормотал он себе под нос. «Если бы хотели, давно бы прибили».
Эта мысль почему-то совсем его не утешила.
Он переодевался в полном одиночестве. Несмотря на то, что он собрался с духом, почему-то каждое его действие было немного иным, не таким как всегда. Сняв форменный пиджак, он аккуратно повесил его на крючок, разгладив ладонями смявшийся рукав. Он обратил внимание на небольшую дырку на рубашке и несколько секунд думал о том, что надо попросить бабушку ее заштопать, пока она не увеличилась и не расползлась дальше, затем так же придирчиво изучил свои тренировочные штаны. Когда-то синие, после многочисленных стирок они приобрели какой-то белесый оттенок, на коленях надулись пузыри, одна из тесемок, проходящих под пяткой, надорвалась и из нее торчали краешки белых резинок.
Он вздохнул. Других штанов у него все равно не было.