Все кончилось.
Умом он осознал, что его новый мир, который он выстраивал по кирпичику, возводя надежную крепостную стену вокруг, чтобы сберечь все то, что он любил и хотел защитить, оказался таким же уязвимым, как и тот, внутренний, с его нелепыми и смешными ценностями. И причина этого только в нем.
Ноги с неохотой несли его в школу, и он пытался отогнать мысли о том, что школьный двор, его школьный двор, уже навряд ли будет принадлежать только ему. Раньше он не думал об этом, эти мысли пришли только сегодня и мучили его.
Ощущение грусти и какой-то безысходной тоски замедляло его шаги, и несмотря на то, что какой-то частицей своего сознания он стремился побыстрей приблизить миг, когда он увидит Ее, его мысли раз за разом возвращались к школе, к классному кабинету, к его парте и всему тому, о чем он практически не думал этим летом.
Мысль о том, что она возможно сядет за его парту, будоражившая сознание все эти дни, казалась ему теперь смешной и идиотской и ее он тоже старался отогнать.
Ее лицо и улыбка по-прежнему стояли у него перед глазами, но почему-то потеряли резкость, как будто отдалились, очертания размылись и ему казалось, что она смотрит не на него, а куда-то в сторону.
В какой-то момент он даже остановился, чтобы собраться с духом, и постарался улыбнуться, но, когда он сделал это, какая-то гримаса возникла на его лице и он, раздраженно поморщившись и бросив портфель, с силой потер руками виски и щеки. Портфель весил целую тонну, хотя для первого сентября не нужно было брать практически ничего. Еще неделю назад он не обратил бы никакого внимания на его вес, даже будь он набит кирпичами, но сегодня все было иначе.
Абсолютно все.
И даже хмурая погода очевидно заявляла о том, что лето кончилось, небо было затянуто тучами и ему даже показалось, что дождинка упала на его лицо.
На торжественную линейку он немного опоздал. Пристроившись в задний ряд своего класса и обменявшись вялыми рукопожатиями с парой одноклассников, вид которых не вызвал у него ожидаемых эмоций, он вымученно и неискренне улыбался и озирался по сторонам. Он просто не мог общаться ни с кем. Он изменился, а они все остались такими, какими были всего пару — тройку месяцев назад. Он знал, что это ощущение пройдет, но сейчас он не мог радоваться, смеяться и, хлопая по спине друзей, делиться с ними впечатлениями о лете.
На этот раз у него не было впечатлений, которыми он мог бы поделиться. Они были настолько личными, что он был уверен, что даже если бы он захотел, все равно не нашлось бы нужных слов для того, чтобы объяснить, что с ним произошло. Да он и не хотел.
Когда директор завершил свою речь, которую как обычно никто не слушал, кроме торжественно одетых первоклассников и их родителей, со всех сторон с самого ее начала доносились шепот и смешки, и ряды школьников смешались, он увидел Ее.
Она стояла и, заразительно улыбаясь, о чем-то разговаривала с его одноклассницами, очевидно уже успев перезнакомиться со всеми.
Он перехватил ее взгляд и попытался выдавить из себя неловкую улыбку. Еще до того, как она успела улыбнуться ему в ответ, а он мысленно молил о том, чтобы это произошло, девчонки, увидев, что она на кого-то смотрит, также проследили за ее взглядом и, весело прыская от хохота принялись что-то торопливо рассказывать, и он уже знал, что речь шла о нем, потому что улыбнуться она не успела.
Улыбка, зародившаяся на ее губах, как-то сама собой погасла, и она отвела взгляд в сторону, как будто случайно мазнув по нему глазами.
Он поднял руку, чтобы помахать ей, но жест получился неуверенным и неловким и он смутился. Все его худшие опасения оправдывались слишком быстро.
Нерешительная поза и повисшая на мгновение в воздухе рука привлекла к нему дополнительное внимание, и щебетание участилось, он знал, что обсуждают именно его, вытаскивают и выплескивают на нее все новые и новые истории и сплетни.
Перебросив портфель из руки в руку, он повернулся к ним спиной и пошел в класс. Дверь школы бухнула за его спиной, отгородив от внешнего мира и сделав неслышимым это невыносимое щебетание с неразличимыми словами и фразами и заразительный смех.
Ему было совсем не до смеха.
Теперь он шел быстро и торопливо, близящееся начало урока казалось было спасением и он ждал этого момента, который должен был принести облегчение, с нетерпением.
Когда он вошел, класс был заполнен не более чем на треть и ощущение, что все обсуждают его и разговаривают только о нем, и тут посетило его. Буркнув неразборчивый привет, он, пряча глаза, направился прямиком к своей парте, за которой стоял одинокий стул.
Стульев всегда почему-то не хватало даже в начале учебного года и, поскольку он сидел в одиночестве, за его партой всегда был один единственный стул.
«И захотела бы, некуда было бы сесть», — подумал он, но почему-то ему уже стало все равно. Он сам не мог объяснить себе, чего он ждал от первого сентября, от этого дня возвращения в привычную жизнь. Было бы глупо ожидать, что что-то изменится, но наверное подсознательно он надеялся на то, что все должно как по мановению волшебной палочки измениться.
Не изменилось ничего.
На стуле уже лежали неизменные канцелярские кнопки, которые он машинально смахнул на пол привычным жестом. Одна из кнопок уколола его, и он с каким-то непонятным интересом посмотрел на крошечную капельку крови, выступившую на подушечке пальца.
Он сел. Перед ним был учительский стол и доска и больше никого.
Разговоры действительно смолкли, но затем возобновились.
Класс постепенно наполнялся, но он не встал со своего места даже тогда, когда вбежал запыхавшийся и вообще опоздавший на линейку загорелый Славик, пожалуй единственный человек, которого он считал своим другом. Все, на что он был способен, это молча пожать ему руку. Он не нашел в себе сил приветливо улыбнуться и заговорить.
Его мысли блуждали где-то далеко, и он старательно отводил глаза от двери в класс, в которую рано или поздно неизбежно должна была войти Она. Славик с удивлением посмотрел на него и, недоуменно пожав плечами, отправился назад, за свою парту в среднем ряду в самом конце класса. Почему-то Славик обладал поразительным умением ладить со всеми, редко случалось, что какие-то конфликты затрагивали его.
Он дружил со Славиком, но сейчас нахлынувшие воспоминания о Корейце причинили ему чуть ли не физическое мучение, и он закусил губу. Резкая боль слегка отрезвила его, он привалился спиной к стене и прикрыл глаза. Он слышал, как одноклассники рассаживались по местам и шушукались, и открыл глаза только тогда, когда в класс вошла учительница и громко поздоровалась.