ее я.
– Первое, что приходит в голову: группе потенциальных потребителей подбросили наркотики, чтобы подсадить их на эту дрянь и сделать постоянными покупателями.
– В случае с четвероногим контингентом не работает, – раскритиковала я это предположение. – Коты, конечно, за валерьянку душу продадут, но они неплатежеспособны.
– Ладно, версию с наркодилерством вычеркиваем. – Подружка не стала спорить. – Хотя справедливости ради нужно заметить, что как раз наш Волька был вполне состоятельным котиком. У него при себе – непосредственно на шее – имелось украшение, за которое даже жадный мастер в первой попавшейся скупке без вопросов восемь сотен отстегнул. Согласись, для кота это деньги.
– Это и для Василия деньги, и для другого маргинала тоже, – согласилась я. – И можно было бы предположить, что валерьянкой приманили персонально Вольку, чтобы снять с него ошейник, если бы в итоге украшение не осталось лежать под столом. Значит, все затевалось не ради него.
– Может, ради самого Вольки? – Ирка возбужденно заворочалась. – Слушай, а это мысль! Вдруг он не простой кот, а особенно ценный? Или чрезвычайно дорогой для кого-то. Давно ли он у тетки? Откуда вообще взялся, ты знаешь?
– Она говорила, что нашла его на блошином рынке, – припомнила я. – Он там сидел сам по себе, один, бесхозный. Она его и усыновила… А ты права, в этой версии что-то есть! Ценный кот, которого кто-то потерял, а потом нашел и выкрал…
– Да, блошиные рынки – они такие. – Довольная Ирка снова улеглась. – Там среди мусора настоящие сокровища попадаются… Брошки с Блошки… – Она зевнула и замолчала.
– Эй? Ты уже спишь, что ли? – позвала я после минуты молчания.
– Хр-р-р…
Нет, все-таки ночь – не лучшее время для мозгового штурма.
Ладно, продолжим утром. Оно ж мудренее…
Утро началось с визита, которого мы не ждали. Я была в ванной, а Ирка крутилась у плиты, когда в дверь позвонили.
Звонок был длинный, настойчивый и печально-безнадежный: ровный, как пароходный гудок, без поторапливающих хозяев дома дополнительных нажатий. Так – гордо и печально – мог приветствовать свою последнюю стоянку пресловутый крейсер «Аврора».
Ирка помчалась на зов, буквально теряя тапки, и успела первой. Когда я вышла в прихожую, она уже открыла дверь и замерла, глядя в пустоту за ней. Мне же с некоторого расстояния было видно шевеление у подножия монументальной фигуры подруги.
Я подошла ближе, склонилась, рассматривая из-за крутого бедра Ирины Иннокентьевны ворочающийся на пороге куль, и увидела коленопреклоненную бабку.
Ирка тоже ее заметила, ошарашенно пробормотала:
– Давно к моим ногам не бросались. – И оглянулась на меня, вопросительно выгнув брови: мол, это что за явление?
Явление тем временем включило голос и тоскливо заныло:
– Ой, прости ты меня, Ираидушка, дуру старую, да кабы знала я, разве стала бы…
Ирка нервно переступила с ноги на ногу и даже сделала шаг назад, отступая от блаженной. А та, видать, как раз разглядела свежий педикюр на ногах, к которым пала, и сообразила:
– Ты не Ираида! – Она подняла голову и сменила тон с покаянного на подозрительный. – А кто?
– Здравствуйте, уважаемая, простите, не знаю вашего имени-отчества. – Я отодвинула замершую подружку и помогла подняться смутно знакомой бабке. – Ираида Львовна из больницы в другое место поехала…
– Она в больнице! – Бабка снова осела на пороге, и теперь мы с Иркой вдвоем потянули ее вверх. – А все я виновата, дура старая…
– Кто это? – одними губами спросила меня подруга.
– Та придурочная, которая босиком ходит и деревья обнимает, – тихим шепотом ответила я.
– У которой дед – психованный гранатометчик? – Ирка не забыла, что я ей рассказывала о колоритных обитателях старого питерского двора.
Я кивнула подруге и улыбнулась бабке:
– Вы не волнуйтесь так, с Ираидой Львовной все хорошо будет, у нее всего лишь перелом ноги…
– Не инфаркт? – Бабка вроде как удивилась и сразу же успокоилась.
Она вытерла тряпочкой, которую тискала в руках, слезинки со щек и натянула ее на голову – оказалось, это берет.
Но теперь уже я встревожилась:
– А с чего быть инфаркту?
– Ох… – Бабка вздохнула, огляделась, прошла к ближайшему стулу, села на него и сложила руки на коленях. – Рассказываю…
День был жаркий, особенно для этого города, как его ни назови – Ленинградом, Санкт-Петербургом…
– Испохабили климат, поганцы, – бурчал Леонид Игнатьевич, нервно обмахиваясь газетой.
Особого облегчения это не приносило: газета была неправильной – цветастой, но тощей и недостаточно просторной.
Периодику поганцы тоже испохабили.
– Когда такое было, чтоб в июне месяце у нас африканская жара стояла! – негодовал Леонид Игнатьевич.
– А в прошлом году, Лень? – примирительно напомнила Татьяна Викторовна.
– Я про былое время! – не унялся ее рассерженный супруг. – Когда поганцы не похабили!
– Так в две тыщи десятом тоже… – начала и не закончила Татьяна Викторовна.
Дед энергично помотал головой, давая понять, что благословенное былое время – это и не две тысячи десятый тоже. «Допоганцева эпоха» для него закончилась с развалом Советского Союза.
– Да что ж ты делаешь, зачем башкой трясешь, и так уже красный весь, – заволновалась Татьяна Викторовна. – Вот я тебе сейчас кваску холодного…
Она заторопилась на кухню, где в низком пузатом холодильнике родом еще из былых времен стоял трехлитровый баллон с домашним хлебным квасом.