Я знаю как ощущение то, что Ленин постигает только разумом, учетом политика: это чувство пропасти между мной, интеллигентом, и этим мельчайшим хозяйчиком.
Но есть у меня общее с ним — чувство тела, мира, природы, земли, — это совершенно недоступно Ленину. И в деревне, в природе, я думаю, даже среди низшего мира животных есть такие существа, которые переступают через это чувство, и они называются преступники.
Переступил через чувство общности тела, природы, земли и убил — преступник, Каин[95].
Мы пересчитываем по пальцам всех наших примитивных людей, которые пойдут за Лениным и станут делать доносы на укрывающих запасы.
Захар Капитонов — разбойник, на войне отстрелил себе палец.
Павел Булан — мастеровой человек, не настоящий крестьянин, в 25 лет совершенно лысый, из второго приписка: или третьего> поколения пьяниц.
Николай Кузнецов — ему лишь было бы выгодно, чуть учует — повернет нос по ветру.
Во всей деревне мы насчитываем человек восемь, и все с уголовным прошлым, все преступники, все они бойкие люди...
27 Мая. Все движется не сочувствием и любовью к бедному человеку («пролетарию»), а ненавистью к богатому («буржуа»). Если бы они могли проверять свою ненависть любовью, то никогда бы не затащили в грязь друзей своих.
28 Мая. «Все население поправело: налетов мало, тише». Я подумал: поправело в смысле политическом, а он продолжает: «Сильно поправело: прислушиваются к разным погодам. И существующая власть поправела: прислушивается к населению».
«Поправело» от «права».
Деревня как наседка, а идеи социализма как яйца от неизвестных птиц, с прошлого года села наша деревня-наседка на яйца и думает, что цыплят выведет. Вот время приходит, наклюнулись, смотрит наседка: не цыплята, не гусята, не утята, а неизвестно что — кукушкины дети.
Хорошо, бывало, приговаривал мой старичок:
— Эх, мы грешные, грешные, языки-то мягкие.
Чужие идеи в деревню, как под наседку чужие яйца, подложили и стали дожидаться, что наседка выведет.
Сидит наседка, думает, цыплят выведет. И вот пришло время, наклюнулись...
Подали телефонограмму в деревенский Совет, чтобы ехали депутаты с харчами на три дня: за харчи, сказано, заплатится.
Раньше по всяким пустякам была агитация, язык день и ночь работал и обделывал мужицкую голову, теперь ничего неизвестно, сказано — съехаться с харчами на три дня и больше ничего.
1 Июня. Кукушица, рано кукуя нежным своим и глубоким голосом, пролетела над крышей моего дома, и голос этот остался, протянулся, запел. Пришла ко мне моя Грезица и спрашивает, как было в Смольном[96].
М. М., рассказывая, приговаривает: «Не рубил тебя немец на колбасу!»
2). Немцы сделали в одни сутки переход в полтораста верст, взяли Волуйки, и вдруг оказалось, что через два дня они могут и к нам прийти. Совет народных комиссаров, пользуясь практикой в подобных случаях других советов, выделил из своей среды двух диктаторов[97] и передал им всю власть.
Почему-то эти диктаторы, решив принципиально защищать город, собрали крестьянский съезд для окончательного решения вопроса как о диктатуре, так и о войне. В первый раз за все время своего существования советская власть обратилась к земле, предоставив полную свободу избрания представителей, даже без всякой агитации, даже не известив население, для решения каких именно вопросов оно должно послать представителей. Потому что депутатам наказано было взять с собой харчей на три дня, решено, что это и есть долгожданная установка. И то еще так говорят: «Пусть придут к нам разговаривать о войне не те, кто с фронта манил, а кто звал тогда воевать».
1). Дожидались в народе какой-то окончательной «установки», после чего будет каждому ясно, какой землей он владеет, куда можно без риска возить теперь же навоз и кому собирать урожай прошлый год посеянной ржи. Говорили: «Самим установиться невозможно, кто-то должен прийти и разобрать». Теперь, когда от каждого селения потребовалось по два представителя — тысячу двести человек с уезда, — когда депутатам велели взять с собой харчей на три дня, все решили, что это и есть долгожданная установка.
Так, 16-го Мая в уездный город собрались тысячу двести крестьянских депутатов со своими харчами.
Диктатор объяснил, что о немцах. Земля молчала.
Диктатор сказал:
— Чего же вы молчите, или вам корова язык отжевала? Депутат за словом в карман не полез:
— Что же ты, не рубил тебя немец на колбасу, не сказал, зачем ты нас сюда созываешь: я скажу воевать, а общество мне за это веревку на шею?
Ничего не вышло из съезда, депутаты разъехались на два дня спросить свои общества о войне. А уже появилось на фонарных столбах объявление о всеобщей мобилизации и, провисев часа два после съезда, было сорвано неизвестной рукой.
Между собой крестьяне говорили:
— Воевать нам не с чем, уходить некуда!
Прекословный диктатор.
И тогда все обернулось не на немца, а на диктатора: долой эту власть!
Начало: когда я шел чай пить к знакомому, видел я на фонарных столбах объявление о всеобщей мобилизации, подписанное диктаторами — двумя лицами М и N через тире: М тире N. После чая все эти объявления были уже сорваны.
И еще так:
— Не воевать зовут, а только немца дражнить. А еще были и такие слова:
— Пусть не те придут к нам о войне разговаривать, кто с фронта манил, а кто звал воевать.
Нам привелось слышать и такое рассуждение обиженного переделом хозяйственного человека:
— Какую землю защищать: у помещика землю отобрали, ему защищать нечего, кто землю работал и сеял — отобрали, ему защищать нечего, кто при своем остался, тот разуверился: от войны земли не прибавляется. Кто выгадал? многосемейный, бездельник, кто шатался по городам и земли не понимает, получил сразу на всю семью, шелюган[98] последний - много ли таких? человек десять на все общество. Что защищать?
Земли нет!
Новая моя установка: гожусь для немцев.
Были такие деревни: «Мы пойдем, но только все поголовно и не дальше нашего уезда».
Другие деревни: «Приходили подписать мобилизацию, и мы подписали» (там, где были агитаторы из города).
Бывший стражник[99] нашей же волости, ныне уездный диктатор, метался по сцене театра Народного дома и кричал на представителей народа:
— Здесь собрались не пролетарии, а кулаки...
На клумбе между розами свеклу посеяли. Выросла, разлопушилась свекла, и на все лето зацвела чайная роза.
Другой диктатор в Совете рабочих депутатов говорил:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});