Всё произошло совершенно бесшумно, но чувствую дрожь мышц его бёдер, значит, всё-таки я оказала на него влияние. Довольна тем, что заставила его кончить. И всё ещё довольная, я продолжаю его облизывать. Интересно, смогу ли я заставить кончить его ещё раз, если продолжу облизывать. Почти уверена, в самолёте я кончила не один раз, может быть, и Василий...
– Достаточно, Карен, – тихо говорит он, гладя пальцами мою щеку, и застёгивает штаны.
Я сопротивляюсь желанию обидеться и медленно отрываюсь от него, занимая своё место у его ног. Чувствую пустоту между ног, будто мне нужно что-то. Я изнемогаю от влажности и неудовлетворения. На мгновение мне становится грустно, что он мной пренебрегает. Облизав губы, чувствую вкус его паха, и снова облизываю, наслаждаясь дегустацией.
Всё ещё облизывая рот, я думаю о том, чтобы заставить его кончить снова, когда его голос прерывает мои мысли.
– Итак, Эмиль, мне нужно имя человека, которому ты продал Караваджио.
– Информация о моих клиентах конфиденциальна, – говорит он. – Меня обижает то, что ты спрашиваешь.
– Ты можешь обижаться, – говорит Василий. – Но ты должен знать, что я готов оторвать тебе палец за пальцем с каждой руки, пока не получу имя.
Он делает паузу и добавляет.
– Плоскогубцами.
Глава 19
Василий
Эмиль смеётся, полагая, что моя угроза просто неудачная шутка, но под моим тяжёлым не моргающим взглядом его смех превращается в кашель, и наступает тишина.
– Дмитрий, я так дела не веду. Мои услуги предполагают осторожность. Очевидно, ты понимаешь это, иначе бы тебя здесь не было. Что тебе нужно? Я могу купить, что угодно, а не только произведения искусства, – он кивает в сторону Наоми, которая нежно прислоняется к моей ноге.
– Скажи имя, – приказываю я, а Наоми хватает руками моё бедро.
Ей нужно внимание, но я должен завершить дела. Такие люди, как Эмиль, паразиты. Они получают деньги от сомнительных сделок, никогда не рискуют и ждут только вознаграждения. Он даже не ценит свою удачу.
Его рабыня всё ещё сосёт его член, но это никак его не затрагивает. Скука написана на идеально гладком лице с признаками вмешательства пластических хирургов, возможно, единственная храбрость, которую он совершил в жизни. Единственный настоящий интерес промелькнул на его лице, когда Наоми двигала головой между моих колен, хотя вряд ли он смог многое разглядеть.
– Мальчики, девочки. Действительно, что угодно. У меня есть стабильные поставки гаремных мальчиков. Я мог бы достать игрушку, которой вы будете наслаждаться. Маленькие и нежные мне кажутся приятными, хотя есть те, кому нравятся постарше. Забавно наблюдать, как они носят платья и красят глаза. Хотя это не мои предпочтения, – в глазах Эмиля светится подлинное удовлетворение.
Он так небрежен в словах, будто он не неприкасаем. Будто похищение и мужеложство настолько обыденно, что о них можно говорить тоном, которым заказываешь эспрессо в кофейне.
– Гаремные мальчики-игрушки? Женщины для рождения детей, мальчики для удовольствия, – повторяю я гротескное выражение, показывая, что разврат – обычное дело.
Я осторожен, очень осторожен. Голос никак не выдаёт моего гнева, вызванного упоминанием мальчиков.
Его взгляд озаряется светом, и он изгибает губы в истинном восторге. Неудивительно, что девушка на коленях не занимает его.
– Да, точно, – он наклоняется вперёд, отталкивая девушку. – Появление афганских лордов и падение Талибана упростили торговлю игровыми мальчиками, они намного выгоднее, чем торговля девочками. В наши дни у всех есть девочки, но хорошо обученные мальчики встречаются редко. Во многих деревнях с мальчиками обращаются слишком небрежно, поздно понимая, насколько они ценны.
Я сдержанно выдыхаю. Пока он не раскроет мне личность покупателя, я не могу убить Эмиля, но могу причинить ему боль. Опустившись к тёплому мягкому телу Наоми, я вытаскиваю нож.
– Прости, Карен, но мне ненадолго потребуется твоя маска.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я встаю, усаживая её в своё кресло, и захожу за спину Эмилю.
– Мне не нравится, как ты ведёшь бизнес.
– Что-о ты делаешь? – вскакивает он, вскрикивая от боли, когда я ударяю его об стену.
Нож скользит по его лучевой кости, чтобы пробить слои дорогой ткани и приколоть его к стене. Этот удар делает его неподвижным, и я использую его растерянность, чтобы засунуть ему в рот маску. Его девушка начинает плакать. Мне нужно оглушить её, потому что эти звуки будут беспокоить Наоми. Я сдираю скатерть со стола и разрезаю её другим ножом на лоскуты.
– Извините, но не могу позволить тебе шуметь, – говорю я девушке, обвязывая кляп вокруг её рта.
Я отодвигаю её в центр комнаты, где смогу следить за ней, связывая ей руки и ноги. Возможно, эта самая мягкая перевязка, чем она когда-либо испытывала с Эмилем. Удовлетворённый, я смотрю на Наоми.
– Не хочешь выйти в туалет?
Она качает головой.
– Нет, а зачем?
Возвращаясь к Эмилю, я вытаскиваю пистолет. Вокруг мокрого от крови серебряного лезвия расширяется тёмное пятно крови на костюме. Скоро кровь зальёт всю рубашку. Для такого мягкотелого существа, как Эмиль, порезанное сухожилие и кость должны стать мучением. Он стонет сквозь ткань, не переставая.
– Достаточно, – говорю я.
Подняв пистолет, стреляю в мягкую часть его бёдра. Глушитель скрывает звук выстрела, но мы слышим, как пуля проникает в его плоть, а также крик, который вырывается, несмотря на кляп у него во рту.
– Я продолжу стрелять в разные места, пока ты не скажешь мне то, что хочу узнать. Я прострелю твоё второе бедро и коленные чашечки. Буду стрелять в твой пенис и яйца, а потом глаза. В этом пистолете двенадцать пуль. Сколько из них ты хотел бы почувствовать в своём теле, прежде чем я освобожу тебя?
Теперь он плачет. Слёзы и сопли отвратительно катятся по его лицу. И хотя я не страдаю гемофобией12 или мизофобией13, как сказала бы Наоми, но даже я считаю, это зрелище отвратительное. По лицу Наоми понятно, что её это возмущает.
– Возможно, я смогла бы найти покупателя, – сказала она, нахмурившись. – Но записей о том парне нет на компьютере. Он должен записать их, если они будут оцифрованы, я смогу найти его.
– Хорошая причина вести дела не только на бумаге, Эмиль. Если бы так, то ты никогда не встретил бы нас с Карен, и этот маленький тет-а-тет не должен был состояться. А теперь чёртов педик я хочу знать, у кого мой Караваджио.
Я сильно ударяю его, чтобы выбить маску из его рта, и вставляю в него свой ствол. От этого он мочится в свои штаны.
– Это по-настоящему отвратительно, – говорит Наоми. – Самая отвратительная вещь. Можно отбеливать пистолет? А подошвы твоей обуви? Думаю, она кожаная, и хорошо впитывает мочу. Ты должен их выбросить, Василий, – она хлопает ладонями по губам, понимая, что назвала меня настоящим именем.
Эмиль закрывает глаза, будто понимает свою кончину. Он не выйдет отсюда живым.
– У тебя есть два варианта. Ты умрёшь медленной и мучительной смертью, – я вытаскиваю шприц. – Это кураре14. Яд, который парализует тебя. Я выстрелю тебе в живот и вколю яд. Ты будешь часами истекать кровью, но не сможешь позвать на помощь. Похоже на то, как ты используешь мальчиков, которых крадёшь и продаёшь. Но вместо кураре ты используешь страх и наказания, чтобы заставить их молчать и подчиняться. У них нет голоса. Ты забрал его. Они истекали кровью внутри от сердечной и душевной травмы. Только тебе не придётся страдать от мучений годами, как им. Всего лишь часы. Даже у смерти можно выторговать лучшую сделку. Но если ты скажешь мне имя покупателя, то я выстрелю тебе между глаз, и страданиям придёт конец. А ты предстанешь перед судом высших сил. Что выбираешь?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Он из Венеции, – кричит он. – Я не знаю личности покупателя. Но был ещё один посредник. Его зовут Марко Кассано. Ему принадлежит магазин масок на Дорсодуро. Пожалуйста, я могу дать тебе всё, что угодно. У меня много информации, я много могу продать. Я опытный. Обещаю. Я помогу найти владельца. Помогу. Хорошо знаю Марко. Ты не сможешь добраться до него без меня. Я смогу помочь.