губки Марина.
— У меня быстро поедет, — хмыкнул я.
Всю дорогу Марина не успокаивалась, продолжая щебетать со мной о том о сем. Казалось, нет у нее никакого серьезного настроя на работу.
— Отодвинься, пожалуйста, — говорил я ей добродушно, — коленка твоя передачи включать мешает.
— Ой прости, прости! Тесно тут у тебя, в кабине-то! Даже чемодан, — указала она на железный чемоданчик с красным крестом, — приткнуть некуда!
Услышав слово «тесно», Макар Светличный удивленно посмотрел на пухленькую Марину, потом на свои худые ноги, вокруг которых, на сиденье было еще достаточно места.
Приехали мы по указанному адресу. Это была низенькая беленая хатка с серой, шиферной крышей, окруженная деревянным покосившимся заборчиком. Была та хатка на самом краю хутора, там, где широкая нижняя улица, сужалась маленьким закутком.
На зеленой облупившейся лавочке сидела бабуська. Несмотря на летнюю жару она была закутана в шерстяной платок чуть не по самый нос.
Когда ко двору подкатил газон, она даже и не встрепенулась. Только Марина с Макаром, наряженные во врачебную форму, заставили бабуську пошевелиться.
В маленькой сухенькой бабушке словно бы завелся моторчик. Она вскочила, и как могла, быстро, побежала к нам.
— Это вы родименькие! С больницы приехали? Ой не узнала! Не узнала из-за вашей новой машины-то!
— Мы, мы, — серьезно сказала Марина. Говорила она громко, предугадывая бабушкин слабый слух, — что у вас приключилось? Где больной?
— Больной-то! Дед мой? В хати еешней!
— В чьей хате? — Не поняла Марина.
— Бабки ентой! Не отпускает она моего деда Андрея-то! В полон взяла, да мучит своим горшком треклятая! — Бабуська схватилась за серую в платке, голову. Ее маленькие белесые глазки заслезились.
Фельдшер Марина и Макарка переглянулись. Я нахмурился.
— Как это? В полон взяла?
— Взяла! И не отпускаить его, а он там мучается, бедный! Стонет от боли!
— Мучается? — Нахмурился я, — ну-ка, пойдем посмотрим, что там происходит.
Когда мы вошли в поросший мелкой зеленой травкой дворик, встретила нас другая бабушка. Эта тоже была худощавой, но выше и не такая сгорбленная. Носила она старое, пестрое когда-то, а теперь выцветшее платье. Зеленый с красными цветочками платочек.
Марина поздоровалась.
— Где больной? — Спросила она.
— Больной? У нас таких нету! — Сказала вторая бабуска, шамкая зубами.
— Это как это нету? Что ты врешь, чертиха⁈ — Сказала бабушка в сером платке, — в доме мой Максимка! Он там помирает!
— Не помирает он, — сказала вторая, — а уже легчает Максиму-то. Вот еще полежит чутка под котелком, так и выздоровеет.
— Под каким котелком? — Удивилась Марина, — вы, бабушка, пожалуйста, уйдите с дороги! Мы со скорой помощи. Дайте нам дедушку осмотреть.
— А нечего его осматривать! — Воспротивилась бабуська в цветастом платке, — я и сама уже справилась. Заговоры на него навела. И теперича, токмо ждать надыть. Через время сбежит его боль животом, как напуганный зверь.
— Так, — Марина нахмурила брови, — вы, бабушка, это все бросайте. Народные методы такого рода современная медицина не приветствует. Так что прошу, отойдите!
— А вы, бабушка, — вклинился я, — бородавки заговариваете?
Старушка в цветастом платке посмотрела на меня заинтересованно. Ее большие под толстыми очками глазки, казалось, расширились еще больше.
— А что, внучок, тебе надыть?
— Надыть надыть, — я подмигнул Марине, — очень надыть.
— Дай-ка, милок, поглядеть.
— А вот бабушка, — я протянул руку, — идите сюда, на свет.
Бабушка-лекарка зашаркала ногами, взяв мою руку морщинистыми пальцами, она всмотрелась в ладонь.
— Где, сынок? Не вижу я.
— Да вот же!
— Ну где? Нету ж ничего?
— Да вы не там смотрите! Нащупайте вот тут!
Пока бабка рассматривала мою ладонь своими подслеповатыми глазами, я жестом указал Марине с Макаром пройти в хату. Пригнув голову они быстро забежали внутрь.
— Где? Не видать мне!
— Да это потому что, — сказал я с улыбкой, — подслеповатая ты, бабушка. Вот и не видишь. А бородавка-то большая!
— Что правда то правда, — закачала головой бабуська, — уж подводят меня глаза.
Пока мы с целительницей искали несуществующую бородавку, и дедова бабка в сером платке забежала в хату.
— Так и где она? Не могу что-то нащупать, — бегала целительница большими пальцами по моей ладошке.
— А ну-ка, бабушка, — всмотрелся я в свою руку, — А и правда! Нету!
— Как нету? Обманываешь? — Бабушка-целительница пожевала губами.
— Нет! Честно, исчезла! Рассосалась, язви ее! Вот так пальцы у тебя! И, правда, целебные!
Бабка удивленно поморгала, глядя на меня снизу вверх.
— Спасибо тебе, бабушка. Исцелила ты меня от бородавки!
— Завсегда, пожалуйста, — сказала она, как бы не веря сама себе.
— Сколько стоит твоя целебная сила?
— Да денег я не беру, милок, — сказала она, — токмо, если кто даст мне, то курочку, то яичков. Кто еще какого кушанья. Вот тем меня и благодарят.
— Ага. Вот как. А ну стой, бабушка. Я сейчас!
Я быстро пошел к кабине и тут же вернулся с газетным свертком в руках. Лежал в нем мой обед: два вареных яйца, кусок сала, толстый ломоть хлеба. Ну и свежий крупный огурец да лук зеленый.
— Вот тебе гостинец. А это еще, — я пошарил в кармане и достал печенье, что прихватил из скорой, — это тебе на сладкое!
— Спасибо за щедрость, милай, — слегка поклонилась бабушка, сминая в руках сверток.
— Кушай на здоровье.
— Игорь! — Выскочила из хаты Маринка. Лицо у нее было озадаченным.
— Ммм?
— Кажется, нам без тебя никак не обойтись. Без твоих инструментов шоферских.
— А зачем это, — не понял я, — тебе, Марина, для больного ключи да отвертки понадобились?
— Да ключи мне ни к чему, — махнула она рукой, — а вот скажи, Игорь, молоток у тебя с собой имеется?
Глава 17
В хатку с низеньким и кривеньким потолком я вошел вооруженным молотком. На койке у стены лежал и страдальчески стонал маленький дедок. Лежал он с задранной до самой груди майкой. На животе старика, горлышком вниз, стоял большой глиняный горшок. Он присосался к голому бледноватому телу дедка. Поднимался и опускался при каждом вдохе.
— Ох! О-о-о-о-ох! — Не унимался дед, треся горшком.
— Это чего тут такое-то? — Удивился я, — народная медицина? Вот так номер!
— Угу, — Марина серьезно кивнула, — присосался к дедушке так, что голыми руками неотымишь. А толку никакого нету. Мука одна. По всем признакам было у него пищевое отравление. Самое обыкновенное.
— Мгм, — подтвердила старушка в сером платке, — наелись мы с дедом тушенки, что привез нам внучок. Да только не рассчитали что-то. Объелись крепко. У меня живот поболи-поболи и перестань. А дед мой три дни бегал в отхожее место. Да только все хужей ему было. Все больней в животе.
— А что ж вы сразу-то не позвонили в скорую? — Ощупывая живот у края горшка, спросила Марина, — я бы углю активированного вам привезла, да и дело с концом.
— Дык, к бабе Мане все ходют. Все у ней лечутся, — пожала плечами бабуська, — вот дед Сашка Иванов. Тоже болел сердцем. Кололо ему что-то. Пришел к нашей Мане, она над ним пошептала-пошептала, и тут боль все, отпустила. Это мне его старуха рассказывала.
— Ну здесь, очевидно, — Марина привстала, подвинула низенький табурет ближе к кровати, — не помогло.
Медбрат Макарка топтался у изголовья кровати. Смотрел на деда немного напуганным взглядом.
— Видать, ее заговоры только от сердца помогают, — бабуська обернулась к целительнице, — Сашка еще долго прожил после того Маниного леченья. Почти месяц.
Все переглянулись.
А мне вот кое-что другое слух резануло. Сказала дедова бабуська, что внучок ей привез тушенки. Уже не совпадение ли это?
— Ты мне скажи, бабушка, — сказал я ей громким голосом, — а внучка твоего не Лёней, случаем, звать?
— Агась! Лёня он, — закивала она.
— Ездит на желтом пирожке? На автолавке?
— На автолавке, — сам он с Кропоткина, но работает сейчас на сельповском складу номер четыре. На квартире Армавирской живет. А ездит сюда, к нам с дедом, в гости. Только вот, — она вздохнула, — как бы дед следующий приезд его не застал. Потому как сейчас с него этот окаянный горшок всю душу высосет!
— Снямитя, — запричитал дед, — не могу! Умираю! Нутро мое все сейчас наружу выйдет!
— Ну, давай сымим, — потерла руки Марина, — давай, Игорь, сюда свой молоточек.
— Не можно сымать! — Зашаркала к кровати бабка-целительница, — не можно! Надобно дождаться, пока вся хворь в него перейдет! И только тогда убирать!
— Бабушка, — сказал я с доброй улыбкой, — ну ты же видишь,