противно.
— Ну хорошо, — утер лоб Ленька, протиснулся с заднего сидения, — что пронесло. Кажишь, отбрехались.
— Отбрехались, — сказал холодно участковый, — ага. Ты мне лучше скажи, Лёня, — Максим покосился на паренька, — откуда он про тушенку узнал? Ты ему че, крохобор, продать что-то пытался⁈
— Нет-нет! — полушёпотом заговорил Леня, — Христом Богом клянусь, не пытался!
— Брешешь, — отрезал Малыгин, уставившись на миг на Лёньку, — Вижу по крахаборским твоим глазам, что брешешь!
— Ну я… просто…
— Да что ты, Мася, — подался с заднего Федот Маленков в клетчатой рубахе, — он же не догадался ни о чем.
— Догадался, — покивал мелко Малыгин, — видел я в его глазах, что обо всем он догадался. Хитрый сукин сын. И вот что он сделает теперь? Нужно нам быстро к Арсению Михалычу. Что б он все в порядок привел по документации. Чтоб не подкопаться было. А потом деру! Деру из Красной! А за этим Землицыным, — сузил участковый глаза, — теперь надо глаз да глаз.
— Может не решиться сюда нос сувать? — Спросил Федот, — все ж таки простой шофер.
— Взгляд у него решительный. Прямой, — сказал участковый, — черт знает что от него можно ждать. Так что расскажем все Арсению Михалычу сегодня же. Пусть поможет проблему с этим Землицыным решить. И будем надеяться, что нам, за твой, Лёнька, промах, следом не перепадет.
* * *
Я помнил, что назначил в этот вечер Серому встречу, чтобы поговорить о том, что между нами случилось. Назначил, у пивнушки, в центре.
И хотя, после того как я все вспомнил, разговаривать так-то, было больше не о чем, я все равно должен был прийти, раз уж позвал. Хотя почему-то был уверен, что сам Серый не явится.
Ну если даже Пашки и не было бы, я нашел бы чем себя занять. Хотелось мне побывать снова в той самой пивнушке, в которой пропадали мужики почти каждый вечер.
Эх! Пиво было настоящим, живым, чудесным на вкус. Помню, мог я раньше выпить чуть ли не пять литров за вечер, таким оно было вкусным. Странно, но даже пресловутые вареные яйца «в нагрузку» к пиву, такие, с синей печаткой, вызывали у меня приятные воспоминания.
Смешно было наблюдать, как продавщица втюхивала каждому, кто купит кружку пенного, вареное яйцо, или два. А следующим утром, когда все, не оценив такую закуску, бросали их на столах, собирала обратно, чтобы попробовать дать в нагрузку второй раз.
Когда я вернулся домой, искупался в холодном летнем душе и переоделся в новые брюки и рубашку, то тут же пошел в центр.
Сегодня вечером в центральной столовке было людно. Впрочем, как и каждый вечер. Потому как в это время продавали тут душистое пиво прямо из больших дубовых бочек, что были литров на двести. Настоящее продавали пиво, не ту бурду, что разливают по бутылкам нынче.
— Разливали в прошлой жизни, — тихо поправил я себя вслух.
Днем же столовая работала по своему прямому назначению… как столовая. Обедали тут колхозники и чиновники из администрации. Захаживали купить вкусных булочек с маком школьники.
Убранство столовки было очень простое, как и много в станице: бледный кафельный пол, беленые стены, да небольшие квадратные столики, устланные белыми всегда чистыми скатертями. У дальней стенки торговое место отгораживал прилавок. Полная продавщица проворно хлопотала за ним. Тренированной рукою, она шустро накачивала пивной насос, установленный на одной из двух здоровенных бочек, что стояли тут же, за прилавком.
Сегодня, как и всегда в это время, тут гремел мужицкий смех. За столиками, рассчитанными на четверых, сидели по шестеро-семеро, поднимали веселые тосты. Пускали кругом карасиков собственной засушки.
На прилавке стоял магнитофон Электроника. Работая на полную громкость, он не мог перекричать гул собравшихся тут мужчин. Но даже так до меня долетали отголоски его песни:
Малиновки заслышав голосок,
Припомню я забытые свиданья,
В три жердочки березовый мосток
Над тихою речушкой без названья.
Прошу тебя, в час розовый
Напой тихонько мне,
Как дорог край березовый
В малиновой заре.
Собрались тут сегодня мужики и с нашего гаража, и с МТС и с огородней бригады. Трактористы, мотористы, слесаря и шоферы пили вместе, раскидывая веселые шутки. Задорно хохотали. То и дело звенели пивные кружки.
Прежде чем войти внутрь небольшого приземистого зданьица, раскинувшего свет своих уличных лампочек на улицу Ленина, я обошел его кругом, чтобы посмотреть, а не пришел ли Серый? Серого, конечно, не было. И только тогда я вошел внутрь. Окунулся в веселье.
— Опа! Игорь! — Крикнул Саша Плюхин, как только я вошел на порог, — ты пришел! А я за тобой заезжал! Был ты не дома еще! Ну! Кто-нибудь! Налейте Землицыну! Игорь! Ты рыбу будешь? Калиненок с Ваней Селеным принесли с прудов карасиков! Аж штук тридцать! Мелкие, канеш, но к пиву что надо!
— За карася спасибо, — кивнул я, — а пива я себе куплю.
Пробравшись сквозь толпу мужиков, поздоровавшись с половиной, я вышел наконец к прилавку. Был он полупустой. Продавали тут, по-видимому, может, бутерброды, а, может, еще какую снедь, да только к моему приходу все было уж съедено. Об этом красноречиво говорили пустые подносы на прилавке. Неизменно полным оставался поднос вареных яиц.
Птицефермы в Красной работали справно, да и дома у колхозников птица водилась преобильно. Потому и яйца у всех просто в горле сидели. Никто есть не хотел.
— Кружка двадцать две копейки, — говорила высоконьким голоском толстая продавщица по имени Вера Васильевна, отпуская пиво Стеньке Ильину, тому самому, что глаз положил на медсестру Машу.
Ее полные румяные щеки краснели так, что казалось, будто она страдает от температуры, а из под беленькой шапочке выбивались сосульки вспотевших светлых волос. Несмотря на то что на потолке крутился большой вентилятор, тут было душно. Открытые окна не помогали, а даже усугубляли ситуацию, пропуская внутрь вечернюю духоту.
Стенька посмотрел на меня с холодком во взгляде, но все же поздоровался.
— Возьмите, пожалуйста, яичко в нагрузку, — Вера Васильевна полной рукою, протянула Стеньке вареное яйцо.
Растерянно улыбнувшись он принял его и бросив на меня еще один колкий взгляд, пошел к столику.
— Здрасте, Вера Васильна, — сказал я с улыбкой.
— Ой! Добрый вечер, Игорь, — заулыбалась женщина, показывая мне серебряные коронки на коренных зубах, — пивка и яичко?
— А как же! Только без яичка!
— А без яичка, — рассмеялась продавщица, — нельзя! Двадцать две копейки, пожалуйста!
Когда я расплатился, продавщица обернулась и крикнула:
— Варька! Куда делася? Иди покачай!
Из маленькой дверцы за прилавком вышла девушка лет двадцати, светленькая, с маленьким миленьким личиком. Одета она была в белый чепец и униформу продавца сельпо.
Она проскользнула за прилавком. Взгляд девушки опустился на меня. Я нахмурился, когда от моего вида девчонка внезапно испуганно побледнела.
Прильнув к насосу, она стала качать давление, чтобы можно было налить новую кружку. При этом постоянно поглядывала на меня опасливо. А когда девушка подставила кружку под кран и открыла, он только пшикнул, выдал немного пушистой пены.
— Теть Вер! А кончилось! — Крикнула девушка немного дрожащим голосом.
— Ну тогда на откупорку новую бочку! Мужики! — Закричала продавщица громко, — кто бочку открывать? Нам надо вашей помощи! Никита Олегыч? Ты не хочешь ли приступить?
Я обернулся к залу. Знал я, что Никита Олегович, наш механик по выпуску, тот самый большой и спокойный как слон, мужик, считался в Красной чуть не лучшим откупорщиком бочек. Этот «титул» получил он уже давно, и каждый признавал за ним первое право на открытие нового пива. Были, конечно, и другие умельцы, не менее уважаемые. Но, кажется, их сегодня не нашлось.
— Эх, — Встал Олегыч из-за стола, — эту без меня, Верочка. В последний раз я неудачно что-то стукнул. Ноготь, — он показал перебинтованную руку, — на самом неудачном пальце сорвал. Болит, зараза.
— Да как же мы без вас-то? — Хохотнула Вера Васильевна.
— Ну пусть кто другой?
— Давайте я, — гордо позвякивая орденами встал Боевой.
Впрочем, «смирно» он стоял совсем недолго. Почти сразу принялся качаться. Казалось мне, что радовал он себя сегодня не только пивком, но и водочкой, которую тут тоже продавали, но только втихую.
— Да не! — Поднялся Саня Плюхин, — помним мы, как в прошлый раз ты так откупорил, что пиво все фонтаном чуть не в потолок ушло!
Все вокруг рассмеялись.
— Ну это я пьяный был! — Выгнул грудь колесом