В течение года он мог стать богом в фотографии, не исключая и чисто коммерческих снимков. Он смог бы сфотографировать холодильник так, что люди плакали бы от восторга. Только никто этого не знал. И он, впрочем, тоже.
Он был уверен, что отцу четырехмесячного Павлика даже думать нельзя о таких вещах. Отец Павлика должен сидеть в первом попавшемся офисе и, как милостыню, собирать по телефону заказы. Отец Павлика должен собирать комиссионные, потому что только так может удовлетворить свою перепуганную жену. Максимум, что он может, это сфотографировать в воскресенье сидящего на одеяле сына. А если позволить себе какую-то мечту или риск, — все пропадет. Его проглотит бездна. И все из-за него. Непоколебимое убеждение в этом сидело в нем, как ржавый гвоздь.
Я вынул этот гвоздь.
А потом велел ему взять фотоаппарат у человека, которого никогда в глаза не видел. Я велел ему отснять с десяток разных предметов, называя при этом разные параметры, но ничего не понимая в том, о чем говорю. Я абсолютно не разбираюсь в фотографии.
Когда он вышел, в кресле, где сидел пациент, остались едва видимые, извивающиеся, как осьминоги, твари, которые с каждой минутой бледнели, как проявляемая фотопленка.
Я лежал на столе, покрытом скользким и неприятным на ощупь, напоминающим шкуру морского чудовища материалом. Томограф издавал ритмичный треск, блестящие, как бычьи глаза, объективы, закрепленные в подвижных кольцах, с визгом вращались вокруг моей головы, стол двигался, словно вся эта машина должна была прожевать меня и выплюнуть на том свете. Воняло спиртом, горящим пластиком и электричеством.
Чарноцкий сидел за компьютером, стуча по резцам резинкой на конце карандаша, а я ждал, когда он скажет, сколько мне осталось. На экране пульсировали какое-то оранжевые и зеленые пятна, по которым он должен был это прочитать. Вся последовательность пятен появлялась в слабом очертании моего черепа и исчезала, потом опять появлялась, и так без конца.
— Ничего, — произнес он. — Абсолютно ничего нет.
— Что — ничего? Мозга нет, что ли?
— Я хочу сказать, что ты здоров как бык. Давление мозговой жидкости тоже в норме. Все, что с тобой происходит, — сфера твоих товарищей по профессии. Мне тут нечего делать. Может, тебе обратиться к психологу?
— Забавно, черт возьми, — пробормотал я, шаря в карманах. — Тебе развлечение, а у меня наваждение. И всего хуже то, что на работе. Я наврежу пациентам.
— Но в этом, кажется, и состоит твоя работа, или нет?
— Иди-ка ты к такой-то матери!
Я вышел в страшный, цвета олова, ноябрьский день. У меня не было рака мозга, но я по-прежнему не знал ответа.
Лучше всего думается в ванне. Знаю: сейчас повсеместно выбрасывают ванны и ставят душевые кабины, чтобы оставалось больше времени на работу и семейные обязанности. Лежать полчаса в горячей воде не согласуется с активным образом жизни. Но мне кажется, если бы сохранилось больше ванн, то у меня было бы меньше пациентов. Я люблю полежать в ванне.
Я отмокал в пахнущей лимоном пене и пытался собраться с мыслями. Мой мир перевернулся с ног на голову с того момента, как я встретил того странного пациента, который чувствовал, что находится не на своем месте, и которому виделись чудеса. Он казался мне порядочным парнем, но характер его проблем указывал на скрытое чувство вины. Если не считать видений, которые говорили о чем-то более серьезном.
С того самого вечера у меня стали появляться галлюцинации. Сначала хамелеон, потом девушка в клубе и, наконец, что самое ужасное, — это мои клиенты. Я ставил диагноз, не пытался их поддержать или выслушать, а давал им страшные, абсурдные советы, а они с восторгом их принимали. И были похожи на излечившихся. И это было самое страшное. Если бы кто-то вышел возмущенный или учинил скандал, у меня были бы проблемы, но я во всяком случае знал бы, что происходит. Вместо этого, ведомый какими-то странными импульсами, я говорил им сменить работу, жениться или разводиться, изгонял из них демонов, а они выходили твердя, что я совершил чудо в их жизни. Выходили здоровые, или во всяком случае они так считали.
Я лежал в ванне и не знал, что со всем этим делать. Чарноцкий прав, мне нужен психолог, а еще лучше психиатр. Всезнающий седой умник в медицинском халате с пластинкой маленьких голубых таблеток под рукой.
Где-то в глубине квартиры слышалось тяжелое металлическое постукивание хамелеона. Я его проигнорировал. Достал из стакана зубную щетку, выдавил на нее немного пасты и снова нырнул в пахнущие лимоном пенистые сугробы.
Полоска света, которую я увидел посередине потолка, выглядела как миниатюрное солнышко. Я уставился на нее, не переставая чистить зубы. Пятно, напоминающее отблеск солнца несмотря на то, что за окном было темно, как в голове талиба, вдруг увеличилась до половины потолка; льющийся из нее блеск заполнился свободно плавающими искорками, стекающими к плитке пола и махровому коврику как светящийся занавес. Я тупо сидел в ванне с мятной пеной на губах и зубной щеткой за щекой. Мой мир решительно требовал наведения порядка.
Светящийся сноп стоял посреди комнаты, а я был одинаково далек как от паники, так и от какой-либо разумной реакции. Я просто смотрел перед собой в абсолютном остолбенении.
Сияние внезапно пропало, вместо него осталась фигура огромного мужчины в матовых, как закопченная жесть, очках и старомодном костюме. У него было сильно вытянутое худое лицо с каким-то особо жестоким выражением. За его спиной еще слабо мерцал нечеловеческий свет, собирающийся в очертания огромных поднятых крыльев размахом с четыре метра. Я четко видел их, сотканные из света, частично проникающие в стену; каждое перо как острие светящегося штыка. Они исчезали постепенно, прозрачные и светящиеся, словно голограмма. Напоминающий своим видом агента ФБР дылда, стоящий посередине ванной, расставив ноги, казался реальным на сто процентов, хоть его, конечно же, не могло там быть. Это уже слишком. Я очень спокойно решил позвонить в скорую помощь.
— Ты видел достаточно? — вдруг спросил он. Его голос звучал дико, как само неистовство.
Я не ответил. Честно говоря, я не очень помнил о дыхании.
— Истинно говорю тебе: встань! — загремел голос, и чудовище едва заметно взмахнуло рукой. Что-то в мгновение око подхватило меня вверх. Вода хлынула во все стороны. Я стоял голый, по мне стекала пахнущая лимоном пена, запрокидывая голову, я пытался заглянуть в его закрытые черными стеклами глаза. Машинально протянул руку за полотенцем. Он выглядел так, как будто служил в правительственной охране, появился, как дух, но в кошачьих, пружинистых движениях,