Пребывающие в тихом ужасе знатные горожане, богатые купцы уже не просили, теперь они слёзно умоляли Николауса начать с русскими переговоры о сдаче цитадели. Сейчас даже последний тупица осознал абсолютную безсильность рижского гарнизона против русских войск и их дьявольского оружия.
— Вот послание русскому королю! — наставлял Николаус робеющего служку. — Ты знаешь русский, сдайся им. Тебя спустят с ворот на верёвке. Скажешь русским, чтобы они не брали замок. Мы сдадимся, но мирно, после переговоров с королём Владимиром. Быстрее!
Спущенный на землю служка, оглянувшись по сторонам на горящий и дымящий город, ускорил шаг, направляясь к русским колонам, словно прибоем выплёскивающимся на площадь у центральной городской ратуши.
Возвращаясь из Дюнамюнде, ещё в километре от Риги я заслышал трубный вой и бой барабанов, прерываемые громкими раскатами пушек — верные признаки начала штурма. И действительно, вскоре мои умозаключения подтвердились. Лагерь бурлил как разворошённый муравейник — воины, бегом, по ходу, поправляя доспехи и амуницию, бодро выстраивались в штурмовые колонны.
Причиной воцарившейся всеобщей суеты стал зияющий огромный пролом, между двумя башнями осыпалась чуть не вся стена, обнажив беззащитные, жавшиеся друг к другу дома рижан.
Изготовившиеся к бою батальоны, усиленные латышами и эстонцами, по — ротно ринулись вперёд. Невзирая на открывших стрельбу немцев, они не останавливались не на минуту, упорно двигаясь к своей цели. Выведенная на передний план полевая артиллерия, в районе обрушенной стены, открыла ожесточённую пальбу, буквально выкашивала всё живое. Через час, втянувшийся в город авангард, сумел изнутри открыть центральные ворота, и ручеёк атакующих быстро превратился в полноводную реку, затопляя кровью все очаги сопротивления. А враг в панике стал занимать последнюю линию обороны — замок.
Колонны пехотинцев, одна за другой ныряли в дымящиеся проломы, напрочь скрываясь из вида. На городских улицах образовалась свалка — немцы со своими латышскими прихлебателями с оружием в руках бросались им навстречу. Даже до моих ушей стал доноситься неимоверные крики ярости и боли. Въехав в город через пролом, я мог наблюдать как по узким улочкам, извивающиеся словно змеи, русские колонны кололи, рубили и гнали неприятеля по направлению к городской площади. По ушам бил рёв сотен голосов и лязг металла. Но главное, мы побеждали, колышущаяся немецкая масса, сумевшая нам навязать близкий бой, не в силах была устоять под этим напором, она катилась к замку в центре города, оставляя за собой кровавое месиво из корчащихся раненных и замерших навсегда трупов.
— И без пушек немца тесним! — с гордостью в голосе произнёс Олекс.
Я подозвал к себе, распаренного как рака, начальника артиллерии.
— Не успели через завалы переправиться, — смущаясь ответил Веринеев, — немцы с нашими сразу вплотную сошлись. А как началась рукопашная рубка, то своих уже не отзовёшь, иначе только хуже сделаем!
— Плохо, полковник.
— Но мои пушкари сзади наступающих колонн двигаются, если что, немца сразу угостим.
— Ладно, — я махнул рукой, — потом, устроим разбор полётов!
Свой штаб я разместил у башенных ворот в каменных палатах рыцаря, погибшего под Псковом. Сейчас в доме проживала его семья и слуги. Последние, впрочем, быстро сообразив, куда «ветер дует», обезоружили и пленили собственных хозяев, переметнувшихся на сторону победителей.
Укутавшись поверх доспеха шубой, я в окружении телохранителей, только и успевал, что принимать вестовых, отсылаемых их командирами с победными реляциями. Вестовые бодро рапортовали о ходе сражения на конкретных улицах, а потом резво уносились назад, поднимая копытами коней снежную взвесь.
Вскоре ко мне привели русскоязычного слугу рижского епископа, имевшего при себе грамотку от Николауса. Епископ соглашался сдать город и замок, при условии, если я свободно, как только установится мореходная погода, выпущу всех тех, кто к этому моменту успел укрыться в замке, прежде всего, речь шла, понятное дело, о рыцарях и купцах.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Подумав над посланием, посоветовавшись с воеводами, я согласился. Но вдобавок я планировал возложить на рижского епископа ещё и дипломатическую миссию. Поэтому, пару часов спустя, как только над городом был установлен полный контроль, остановлены вспыхнувшие было стихийно насилие и грабежи, я отправился навстречу с переговорщиками.
Цепной мост опустился, ворота со скрипом открылись, из замка выехала делегация горожан, состоящая из представителя епископа и пары немецких купцов. Они начали было передо мной расшаркиваться, но я этот спектакль быстро и в жёсткой форме оборвал.
— Условий только два. Первое. Если добровольно будет сдан замок, то вы все сохраните свою жизнь и свободу, будете — сопротивляться — погибнете, либо превратитесь до конца своих дней в рабов. Второе. Когда откроется Балтика, вы все покидаете город с тем скарбом, что можете унести на себе. На обдумывание вам один час. Опоздаете или не дадите положительный ответ — пощады не ждите!
За час перемирия пушкари успели в спокойных условиях установить пару осадных орудий и изготовиться для начала обстрела замковых ворот. Отмеренный на обдумывание условий час прошёл, ответа так и не последовало, по моей команде заговорили пушки.
На стенах замка сразу появились недавние парламентёры, закричав, что они согласны с моими условиями и сдаются, но я их уже не слушал. Покорёженные, измятые ворота и разлетевшийся в щепки подвесной мост уже не преграждали входа.
После скоропалительного штурма Риги в сундуках богатых рижских купцов и епископа досмотровые команды нашли почти двадцать тысяч серебряных марок. Половину этой суммы я оставил себе, а десять тысяч пообещал раздать полкам по завершении похода. Ограбленный Рижский епископ, хоть и сохранил жизнь, но утратил всё своё имущество, отчего был вне себя от гнева. Усадив его вместе с парой служек на коней, я его выпустил из города. На всех остальных уцелевших жителей были одеты рабские ошейники. Свои ошейники на свободу с охотой обменяли бывшие латышские слуги немецких господ. Ирония судьбы, да и только!
Но прежде, чем отпустить епископа восвояси я с ним переговорил. В замковом сводчатом рыцарском зале меня, с показным спокойствием, поджидал бывший здешний владетель. Внутри он, конечно, бурлил, как разбуженный вулкан, исходя на дурно пахнущую субстанцию, но внешне старался сохранять благонравное обличье.
— Я тебя выпущу вместе с остатками безоружных и бездоспешных рыцарей, но без кнехтов и бюргеров. А ты, в ответ на мою любезность, думаю, не откажешь мне сослужить службу? Точнее, даже не столько мне, сколько Тевтонскому ордену?
— Слушаю, ваше величество, — вежливо, посредством давешнего служки, ответил епископ, всячески пытаясь скрыть клокотавшую в нём ярость.
— Я просто хочу заранее уведомить твоих тевтонских братьев, что нынче возьму все земли скалвов по правому берегу реки Преголя, а в её устье поставлю крепость Калининград, а также крепость Балтийск у горловины морского залива, взяв также выступающий в море напротив полуостров или, как его ещё называют, морскую косу.
— Я передам им твои слова, — перевёл служка бурчание епископа.
— Это, если мы миром с ними договоримся. Но если Тевтонский орден вздумает оказывать моим наступающим войскам противодействие, то я их полностью выкину в море. Тевтонский орден тогда повторит судьбу, ныне покойного ордена Меченосцев! Ясно тебе?! — я до крика повысил голос.
Немец метнул в мою сторону разъярённый, полный лютой ненависти взгляд, но промолчал, а потом упрямо повторил.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Я передам им твои слова!
Где — то неделю спустя, во главе с бывшим рижским епископом, в ворота Марбурга въезжал небольшой отряд рыцарей. Все они были в потрёпанных белых плащах с нашитыми красными крестами и мечами, облачены в весьма помятые доспехи. Великий магистр Тевтонского ордена Герман фон Зальца уже знал о положении дел в Ливонии от своих комтуров побывавших в тех краях. Но, тем не менее, он с интересом выслушал своих гостей.