недалеко от здания годового руководителя, в самом центре города, и имела несколько корпусов с разными входами. Манис не бывала внутри, но иногда проезжала мимо, рассматривая прекрасные вазоны, украшающие главный вход.
Она подогнала повозку как можно ближе, подхватила аккуратно укомплектованные тканевые свёртки и пошла к главному входу. Не успела она постучать в импровизированную боковую притолоку, как полог откинулся, и из корпуса выскочила пожилая женщина в длинной накидке.
— Наконец-то! Ох, как же долго вы, — сокрушаясь, произнесла она и перехватила у Манис свёртки, оставляя разносчицу в одиночестве.
Природное любопытство завладело Манис и она, не спрашивая чьего-либо разрешения, крадучись, прошмыгнула внутрь. Внутри помещение делилось тряпичными занавесками на множество крохотных секций. Отодвинув одну из тряпиц, Манис увидела пустую деревянную койку, столик и горшок, и в эту же секунду её испугал резкий крик боли, доносящийся со стороны пристройки, соединённой с данным корпусом крытым соломой переходом. За криком последовал щебет старушки, что приняла у неё привезённые вещи, а затем строгий голос Манчи.
Манис осторожно прошла дальше, стараясь сильно не шуметь. Она остановилась перед дверным проёмом и заглянула в тонкую щель между стеной и тряпичным пологом. Пожилая помощница что-то толкла в ступе, не забывая подливать воду из кувшина, а Манчи склонился над распластанной на кушетке женщиной, лицо которой, повёрнутое к Манис, выражало глубочайшую муку.
Манис потянула за ткань, чтобы увеличить себе обзор. Манчи поднёс к женщине ребёнка, и та расплакалась, но не от радости. В рыданиях чувствовалась скорбь и тоска. Манис не могла понять, в чём дело, ведь теперь она отчётливо услышала слабый плачь младенца. Женщина пихнула протянутый ей свёрток, и её рука вяло обвисла.
— Как же так, — причитала она едва шевелящимися губами. — Мы так старались и снова несчастье.
— Мне очень жаль, дорогая Асха, но ничего не поделаешь. Уношу?
— Конечно, Манчи. Что ещё делать? Ты же видел его, — отозвалась убитая горем женщина.
В этот момент к ним подошла старушка с чистой тканью и зелёной жидкостью в глиняной чаше.
— Я оставила чай для младенца на столе, — сообщила она, махнув рукой.
Манис ещё никогда не видела на лицах людей такого глубокого сожаления. Манчи, не смотря на темноту его кожи, казалось, стал серым. Плечи его поникли, а в глазах проступили слёзы. Он поднёс копошащегося в ткани ребёнка к столу, а потом, набрав в тонкую резиновую трубку воды из чаши, оставленной старушкой, влил её младенцу в рот.
Манис хотела уйти, но неведомая сила приковала её к происходящему. Она стояла за пологом, а внутри неё самой нарастала тревога. Пока женщину обмывали и приводили в чувства, к ужасу Манис ребёнок перестал двигаться и издавать какие-либо звуки. Желудок Манис сжался в узел, она открыла рот, который тут же зажала рукой. Неужели Манчи убил его? Ведь младенец был жив! Она сама видела.
Страх и омерзение смешались с гневом, и Манис, не желая оставаться в стороне, когда происходит подобное преступление, залетела в комнату.
— Что вы наделали! — закричала она, указывая на Манчи.
Мужчина, обескураженный столь неожиданным появлением незваного гостя, потерял дар речи. На голос обернулись старушка и роженица.
— А, это разносчица, — буднично пояснила пожилая женщина. — Спасибо за травы, можешь идти, пока ничего не понадобится. Похоронную повозку вызовем позже, когда всё подготовим.
Манис буквально не могла дышать, всё её тело зудело от возмущения и ненависти.
— Какую повозку! Кого подготовим! — срывающимся голосом, выдавила она. — Вы убили его! Он же был жив, я видела!
— Кого убили? — спросила старушка, при этом на её лице рисовалось полнейшее недопонимание.
Манчи же, похоже, пришёл в себя. Удивление сменилось высшей степенью недовольство, присущая холодность в глазах распространилась на каждый мускул лица.
— Тебе здесь не место, — выдохнул он и постарался вытолкнуть Манис из комнаты, но та вырвала руку из его цепких пальцев и подбежала к свёртку. Ей хватило одного взгляда на то, что лежало внутри. Она тут же закрыла глаза ладонями и отшатнулась в сторону. Лежащее тельце на столе лишь отдалённо напоминало нормального ребёнка. Сморщенный комок с искривлёнными ногами и руками и вытянутой длинной головой покрывали бледные пятна, шея его была неестественно повёрнута, язык вываливался изо рта.
— Что с ним? — хрипло спросила Манис.
— Он родился больным, — ответила за Манчи старушка. — Детка, ты что, впервые о таком узнала?
— Вселенная, да уведите её отсюда, — отворачиваясь, потребовала роженица.
На этот раз Манчи удалось схватить Манис покрепче и вывести на улицу. Отпустив её, он долго смотрел на цветущий в вазоне куст.
— Ты ещё плохо знаешь Тулсаху, — наконец тихо сказал он.
— Но он же был жив, разве это не важно? — немного пришла в себя Манис.
— Ребёнок с такой инвалидностью не смог бы жить в нашем обществе. Да и зачем ему такая жизнь.
— Как зачем?
— Уходи, Манис. Ты и так зашла без спроса туда, куда не нужно.
— Но Манчи? Как же…
— Сказал же, уходи.
Манчи скрылся за пологом, а Манис сначала пилила взглядом дрожащую от ветра тряпицу, а затем медленно, словно во сне, подошла к велосипеду, залезла на него и какое-то время просто не двигалась, обдумывая случившееся. Слова Манчи смутили её, даже поселили некоторую долю вины в её сердце за глупость и нарушение некоторых местных правил. Но так ли она виновата, что хотела защитить невинного младенца? И почему родившей женщине столь безразлична судьба родного ребёнка?
Манис надавила на одну педаль, затем на вторую, и повозка медленно покатилась в сторону дома разносчиков. Манис глядела на дорогу через какую-то пелену. Люди, ещё полчаса назад радовавшие её своим беззаботным настроем, теперь вызывали подозрение. Знают ли они, что Манчи делает с больными новорождёнными? И к своему глубокому сожалению, она догадывалась, каков ответ. Это ещё одна сторона нового мира, которую ей стоило попытаться понять. Однако сейчас это не представлялось возможным.
Отпросившись у Пелара, Манис ушла домой раньше. Мужчина понял по лицу, что работница чувствует себя неважно, даже помощь предложил, но получил отказ. Манис хотела обдумать увиденное, но ещё больше хотела вернуться к Манчи и потребовать объяснений. К глубокому сожалению снова скользнула старая мысль, та, которая давно забылась — вы здесь только гости. Первый раз за месяц Манис пожелала уплыть на континент немедленно, но только не в Разнан, а куда-нибудь подальше,