грубо-сановитые, то «лебезливые», даже чистый ватник Инякина с зелеными заплатами на локтях — все вызывало у Огнежки чувство омерзения. Откуда он взялся, этот рабочий, больше всего на свете презирающий рабочего человека?.. И кому он на стройке нужен?
Инякинский голос взмыл фистулой. Огнежка сжала кулаки и, оттерев кого-то плечом, протолкалась в красный уголок. Из ушей ее будто вода вылилась. Она услышала вдруг и скрип стульев, и чье-то покашливание, и инякинскую издевку, обращенную — странно! — не к ней, а к Гуще:
— Обычай наш бычий, Вань, а ум — телячий, да-а., Слыхано ли дело — добрый почин сапогами пихать… Скажи лучше, учить меня будешь?
Стихли даже самые неугомонные, даже Тоня, все время норовившая что-то сказать. Инякин просит его учить?
— Как?.. Чему?..
— Я говорю: учить меня и других плотников да такелажников, что стонут от простоев, будешь?.. Чему-чему! Каменному делу, известно. — И уже добродушно, по-приятельски: — Помогать вам будем, сухоруким. Похоже, Инякин поддержал ее в ту минуту, когда решалось, быть или не быть в Заречье «огнежкиной» бригаде.
Когда все разошлись, она отыскала Инякина. Протянула ему сразу обе руки. Руки Инякина мягкие. Не такие, как у каменщиков. Белые. Плотницкие руки. Узкие, щелочками, глаза смеялись.
— Как беда, Огнежка, хватайся за еловый сучок. Примета верная — Он отвел ее в сторону, шепнул доверительно: — Это все ладно. Да как бы тебе сказать… Извини меня, Огнежка, может, то страхи пустые, стариковские… Боюсь, как бы не угодить тебе сюда, — он изобразил огромными белыми пальцами решетку. — И не позже как через денек-два… Вот какое дело…
Оказывается, пока Огнежку вызывали к телефону взяла слово Нюра. Она негодовала на то, что строительные детали не берегут. Куда ни глянешь, рубли валяются. — Ванну привезли на стройку давным-давно, но наверх не подымают. Тоне-такелажнице удобно прятаться в ней от ветра.
Огнежка словно наяву увидала и эту белую эмалированную ванну и торчавшую из нее голову Тони в цигейковой шапке, повязанной сверху черным платком.
Инякин покосился по сторонам, продолжал, понизив голос:
— Тонька на Нюру ка-ак глянет глазищи повылазили. Зрачки как пятачки. Помяните мое слово: она Нюру или с корпуса столкнет, или бетонный блок ей на голову опустит… Развести их надо по разным бригадам. Утречком! К вечеру может быть поздно.
Огнежка невольно отступила на шаг. — Полноте, Тихон Иванович…
Инякин пожал плечами: Али вы нашу Тонечку не знаете? Коли ей что в башку втемяшится…
12
Игорь Иванович окликнул Огнежку, чтобы ехать вместе с ней в главное управление. Она не сразу отозвалась, встревоженная своими думами.
Некрасов, признаться, и сам побаивался визита к Зоту Ивановичу Инякину: не проходило дня, чтобы Ермаков не поминал лихом Зота Инякина и его «шарашкину контору», как величал он это управление.
Когда-то Ермаков сам выдвинул Зота Инякина в главное управление («чтоб избавиться от бездари», как пояснял он теперь). И тот спустя некоторое время занял пост начальника управления — непосредственного начальника Ермакова. «Мой крест!» — тяжко вздыхал Ермаков, перебирая в руках циркуляры, подписанные Инякиным.
Мудрено ли, что Зот Инякин представлялся Некрасову жирной глыбой с лающим голосом… Игорь Иванович был крайне удивлен, когда перед ним предстал низенький, худощавый человек в рубашке апаш (пиджак висел на спинке стула). В отличие от своего ширококостного и длинного брата («Тихон, достань воробушка!» дразнили его Тонька), какой-то нескладный, одно плечо выше другого, и подчеркнуто вежливый, на удивление аккуратный — он принял их точно в назначенное время — и, главное, деловой. Правда, минуты две он молчал, вглядываясь в вошедших острым испытующим взглядом следователя, который смутил Огнежку. Выслушав Некрасова — «хрущевский глаз», понимал Зот Иванович, не произнес ни одного слова. Он вырвал из блокнота листок с грифом «начальник управления», написал не синим карандашом и аршинными буквами, а скромным, прямым, почти ученическим почерком о том, что разрешает создать в порядке опыта одну комплексную бригаду.
Игорь Иванович недобрым словом помянул Ермакова: «У кривой Натальи все люди канальи».
— Кто же будет у вас бригадирам? — мрачновато спросил его Ермаков, когда Игорь вернулся в трест.
— По-моему, Александр Староверов. Как вы считаете?
Ермаков возразил тоном самым решительным: — Не тяните его в это дело. Он парень хороший.
— Втянем, и непременно…
Ермаков не привык скрывать свое отношение к подчиненным.
— И откуда ты взялся на мою голову, еретик чертов?! — вскричал он сокрушенно.
Волей-неволей пришлось перевести на корпус и Огнежку. Ее затея… Приказ о назначении Староверова бригадиром Ермаков подписал, чернила брызнули на рукав Огнежки, принесшей бумагу. Напутствовал ее так же, как и Игоря Ивановича:
— Будешь проваливаться в преисподнюю — Шурку за собой не тащи. — Подойдя к окну, он тоскливо глядел вслед Огнежке, мчавшейся домой едва ли не вскачь. «В небольших дозах она просто необходима. Как соль или перец…»
Чем сильнее она занимала его мысли, тем большую неприязнь испытывал он к самому себе. Он повернулся к окну спиной; садясь за письменный стол, не удержался, снова бросил взгляд в окно..
Огнежка вышла на работу затемно, за час до начала смены. Свистела поземка. Огнежка прикрыла лицо рукавичкой и осторожно, нащупывая бурками тропу, двинулась к корпусам.
Невдалеке проскрипели чьи-то шаги. Огнежка побежала, — прорабу надо явиться к корпусу раньше всех! С разбегу рухнула в траншею, заметенную снегом… Стало жарко, глотнула открытым ртом воздух. Ветер забивал рот снегом, как кляпом. «Поделом… Забыть дорогу на корпуса!» В рукавах, за воротом холодило.
Огнежка попыталась выползти — увязла еще глубже. «Ждать рассвета?!» Она рванулась вверх, подгребая под себя снег и обдирая ногти об обледенелые, стенки траншеи. Сорвалась, упала спиной на дно траншей, как на перину. Всхлипнула, размазывая варежками по щекам талый снег… Ничто не расстраивало ее так, как чувство собственного бессилия.
Из траншеи Огнежка выбралась лишь через четверть часа, без бурок. Она долго бегала по снегу в шерстяных носках, ища проволоку или железный крюк, чертыхаясь, как заправский прораб. Они должны были лежать где-то здесь, рядом, анкерные болты, которыми можно вытянуть из траншеи бурки. Наконец железный крюк был найден, бурки подцеплены. Огнежка прибежала к корпусу, когда рабочие уже собрались. Шея горела. Руки, ноги, лицо были мокрыми от снега, пота, слез.
Рабочие ждали ее возле прорабской, на площадке, залитой белым огнем прожекторов. Люди держались кучно, топтались, подталкивая друг друга, чтобы не замерзнуть. Кто-то пихал девчонок, одну за другой, в сугробы. Девчата визжали. Тоненький Нюрин голос разносился в морозном воздухе, наверное, на все Заречье. Нюра вытягивала, подвизгивая: «Щурка, че-орт малахольный!» — с таким нескрываемым удовольствием, что Огнежка невольно заулыбалась.
Ветер покалывал лицо. Огнежка постояла, переводя дух. Глотнула ветра, крикнула: — Здравствуйте, товарищи! — и остановилась, изумленная. При дневном свете каменщики не казались ей столь чудовищно ободранными. Но сейчас!.. Из стеганки Гущи торчали клочья ваты.