упрекала вахтершу: — Зачем вы его пропускаете? Он женатый.
Та оправдывалась: — Почем я знаю, женатый Он иль нет! Что у него, клеймо на лбу, что ли?
— Что сегодня у вас? — с недоумением спросил Игорь Иванович вахтершу.
— Кто его знает… Сказывали, сбирают в красном уголке. Не то танцы, не то еще какое увеселение.
Возле дверей красного уголка Игорь Иванович н Огнежка увидели Тоню. Она обеими руками отпихивала парня в фетровой шляпе, крича: — Нынче только для своих! Отчаливай!
К красному уголку спешили со всех сторон — так валят в зал кинотеатра после третьего звонка. Девушки шли в туфлях на высоких каблуках, тщательно причесанные.
— Тоня! — с досадой окликнул Игорь Иванович — Ты что им обещала?
Искренняя и простодушная Тоня обстоятельно, без утайки, рассказала: ей хотелось хоть раз не подвести… — Но в первой же комнате, у подсобниц, где Тоня объявила, что девчат собирают, чтоб посоветоваться с ними, как им больше класть кирпичей и больше зарабатывать, Тоню подняли на смех. Чтоб с подсобницами советовались?! Такого на стройке еще не бывало. Поэтому в других комнатах Тоня уже говорила: «Приходите в семь вечера в красный уголок-не пожалеете!
Когда собирают в красный уголок — дело ясное… Опять из университета кто-нибудь приедет рассказывать про жизнь на Марсе или какое положение за границей!
Но Тоня на беседы не заявлялась отродясь, ее взволнованное, на бегу, «не пожалеете!» могло означать только одно — танцы! Ребята будут!. В дверях образовалась толчея.
Нюра заняла два стула. Махнула рукой мужу, едва его голова показалась в дверях: «Пробивайся!..»
Александр и не думал пробиваться. Увидев, что стол накрыт кумачом, а за столом начальство, Александр начал пятиться к дверям. Встревоженный Тонин возглас: «Куда?! Не пожалеешь!» — не остановил его. Пришлось посылать за Александром Огнежку. Она нашла его в дальнем конце коридора. Александр учил ходить своего сына, Шураню-маленького. Отняв руку от его плечика, Александр кричал счастливым голосом:
— Держу! Держу! Не бойся!..
Он ни за что не хотел возвращаться в красный уголок, отнекивался… Огнежка вздохнула глубже, чтоб удержаться от обидных сравнений, которые готовых сорвать с языка, махнула рукой куда-то в глубь коридора, — вот как вы живете! За простынкой. А пораскинуть мозгами ни-ни… Кто же за вас будет думать?!.
Александр протянул сынка кому-то в приоткрытую дверь комнаты и ответил веселой скороговоркой, как всегда, когда хотел уйти от «зряшной» беседы:
— Как кто будет думать? Начальство. Оно газеты читает. Радио слушает.
Когда они пришли в красный уголок, разговор уже начался. И, похоже, непринужденный… Смех, шутливые восклицания покрыл густой, могучий голос тетки Ульяны. Девчата уступили ей место у окна, на диване.
— И все Ермаков. Из-за него девчата маются, А я говорю, из-за него! Дает комнаты только семейным, коли они к тому сроку дождутся — не передерутся. «Создай семью, говорит, — получишь комнату». Дело это? Вначале дай девке комнату, семью-то она уж как-нибудь завяжет.
Силантий выглянул из-за спины Староверова, спросил свою соседку улыбчиво: — А ты, Ульяша?
— Мне бы комнатенку — и я бы мужичка нашла, — продолжала она ровным голосом, хотя краем глаза заметила, что Силантий норовит еще что-то добавить ехиднейшее, может, намекнуть на то, что она одна, да не одна… Тетка Ульяна в таких случаях не церемонилась. Охоту намекать она отбивала раз и навсегда.
— Ты со своей Анфиской живешь — как суп несоленый ешь! — прогудела она.
— Была бы у тебя своя комната, может, все иначе сложилось б…
Больше Силантий из-за спины Староверова не выглядывал.
Пожалуй, самое время было начинать. Игорь Иванович потер ладонью красный, со свежими порезами подбородок, — давно не скреб его бритвой так, как сегодня.
— Неужели страшнее кошки зверя нет? Не вылезем из простоев?
Он шепнул что-то Огнежке, и та, взглянув на листочек, комкая его в руке, принялась рассказывать о своем плане. Ее выслушали молча; старики морщили лбы. «От напряжения мысли? Или недовольны…»
Первым нарушил молчание Гуща: — Я заместо Тоньки буду мусор убирать?! Спасибочка…
Голоса взметнулись костром. Огнежку жаром обдало Что же будет? Уравниловка? Шурка, ты что молчишь? Скажи…
— У него слово рубль стоит.
— Я переучиваться не буду! У меня сноха учится! — проорали из угла знакомым, с присвистом, голосом.
Нюра повернулась всем корпусом к углу: — Со снохой учиться не стыдно. Со снохой пить стыдно.
— Намекаешь! — взвился голос. Шум поднялся в красном уголке такой, что казалось, кто-то в углу включил на полную мощность огромную, как комод, блестевшую полировкой радиолу и шарит, и шарит по эфиру, не может настроиться… Игорь едва унял расходившиеся страсти. Огнежка отвечала на вопросы спокойным голосом, лишь нога ее пританцовывала, словно стояла она этой ногой не на полу, а на раскаленном песке.
Огнежку окликнули. К телефону. Кто там еще? Оказалось, Ермаков. Голос управляющего гудел раздраженно: — Вы что самовольничаете? Что? Не ваше дело этими вопросами заниматься. Поднимайте свои вопросы И вообще, все это нереально в наших условиях..
Бросив трубку на рычажок, Огнежка вернулась к распахнутым настежь дверям красного уголка. Остановилась, недоумевающая, испуганная. Не столько словами, сколько страстью, с которой они произносились.
— Пущай Огнежка опыты разводит с канцеляр-с-с-кими. Им все одно, как они выскочат из опыта, в штанах иль без штанов: они в теплой комнате сидят…
Огнежка привалилась плечом к стене. И Ермаков готов разорвать ее в клочья, и Гуща..
В красном Уголке затихало. В наступившей тишине прозвучал глуховато-высокий голос, инякинский. Огнежка пыталась вникнуть в смысл инякинских слов, но различала лишь глумливые нотки в его голосе.
«Вот ты как?!»
Впрочем, разве она ожидала чего-либо иного? Особенно после того, как наблюдала Инякина в новом Клубе.
По тому, как Тихон Инякин разговаривал с подсобницами (чаще всего он не удостаивал их ответом), по тому, как грубовато-фамильярно, по-хозяйски, обращался даже с незнакомыми ему рабочими, покровительственно похлопывая их по спине, по тому, наконец, как Тихон Инякин отвечал на вопросы университетских гостей (на губах Инякина то и дело змеилась усмешечка), можно было без особого труда понять, что он думал о каждом из присутствовавших и обо всех вместе…
Он, Тихон Иванович Инякин, первый человек на стройке, а стройка, известно, ныне основа основ на русской земле, он, Инякнн, всему делу голова, а не Силантий и прочие твари бессловесные, не зелень, вроде Шурки, не бабы, которым дорога от печи до порога, и уж конечно не какие-то университетские да канцелярские, фофаны интеллигентские, которые на его, Инякина, хребте в рай едут. Все, кроме настоящей власти — Ермакова и тех, кто над ним, все на свете навоз, над которым тот хозяин; у кого вилы в руках!
С того вечера в новом клубе, когда Огнежке казалось, она до конца поняла Инякина, все в нем — и въедливый голос, и его переменчивые манеры, то