обыкновенным и в московских ив польских украйнах воровством, перекочевывая из
притона в притон, и все имели ту общую черту, что легко переходили из оседлого быта
в кочевой, из кочевого в оседлый, меняя роль благонадежных людей на разбойно-
хищническую, а из разбойников и хищников делаясь опять людьми благонадежными.
Оседлое население пограничного московского края, вместе с воеводским
управлением своим, иной раз трепетало перед этим анархическим классом, страшным
именно потому, что его „не по чем было сыскивать"; но, задабривая одних и стращая
других Козаков, удерживало зыбкую в своих правилах орду от крупных и мелких
посягательств на имущество классов торговых и промышленных.
Лишь только вольнонаемная шляхта, заодно с запорожскими добычниками, пришла
в московские владения, все люди, которых не по чем было сыскивать, заговорили
громко в украинных городах и посадах о царевиче Димитрии. Воеводы, с
малочисленными своими стрельцами, и заставные головы, с разъезжими козаками,
струсили. Обширный пограничный край в короткое время признал самозванца
законным наследником царского престола, а Бориса Годунова похитителем и лиходеем.
В течение осени и зимы успехи самозванца в так называемой Севернице еще
колебались. Къ
.
113
весне молва о дивном спасении зарезанного будто бы в Угличе царевича облетела
Россию. Недовольная своим правительством чернь обрадовалась возможности
переменить одно царствование на другое. Под грозой повсеместного мятежа, дворяне и
самое духовенство не смели стать против толпы искателей легкой поживы. Москва,
приученная к предательству двуличной политикой самого Годунова, готова была
выдать его названному царевичу. Но царь Борис внезапно умер. Выдали клевретам
самозванца только 16-ти летнего сына Борисова.
На престоле высоко заслуженных перед потомством собирателей Русской Земли сел
темный бродяга, и приступил было уже к преобразованию самобытной России в духе
западных держав, из которых лучшею, в его глазах, была Польша. Его крутые и
непоследовательные приемы в замене старых порядков новыми, его презрение к
русским обычаям, крайнее пристрастие к иноземщине вообще, а к польщизне в
особенности, и наглое самохвальство перед сановитыми москвичами — помогли
боярской партии подорвать в обществе служилых и торговых людей веру, что в Москве
царствует государь законный. Князь Василий Шуйский соединил в одну мятежную
толпу и тех, которые были вооружены против самозванца лично, и тех, которых
раздражало нахальство окружавшей его толпы Поляков. Самозванец погиб со
множеством знатной и низшей шляхты.
На опозоренное царское седалище Москвичи возвели Василия Шуйского. Но
разбойная масса, поживившаяся из-за спины своего Димитрия богатою добычею,
распустила слух о его спасении и завела с людьми порядка и мирного труда широкую
войну. Россия, столь недавно еще сплотившаяся в одно целое искусным, хотя подчас и
жестоким, самодержавием государей своих, разделилась теперь на ся. Одна половина
народа стояла за царя Василия; другая провозглашала спасавшагося якобы от
бунтовщиков царя Димитрия.
Душею партии, отстаивавшей самозванца даже и после его смерти, была добычная
шляхта в союзе с донскими и днепровскими козаками. Эти воры, как прозвал их
Московский народ, нашли в Белоруссии подходящего человека для сочиненной ими
роли, и ввели его в поколебленное смутами государство с новыми охотниками до
„козацкого хлеба*. Разбойный элемент польско-русского общества соединился с
разбойным элементом общества москворусского, развивая свою хищную деятельность
на счет классов экономических. Ратные люди царя Василия стояли слабо против
втораго
15
114
.
Лжедимитрия, изменяли потерявшемуся правительству и увеличивали массу людей,
разорявших Россию во имя измышленного царя. Москва была обложена со всех сторон
добычииками; её пути сообщения с дальними областями прерваны, и казалось
возможным, что новый бродяга заставит ее признать себя царем, как и первый
Лжедимитрий.
Но успехи своевольных представителей польскорусской воинственности
подохотили к войне с Москвой и тех панов, которые до сих пор смотрели исчужа на
предприятие своих менее разборчивых собратий. Избиение множества Поляков,
которые гостили, или служили у первого Лжедимитрия, дало благовидный предлог к
нарушению мира, заключенпого Сигизмундом III еще с царем Борисом. Польское
войско, под предводительством самого короля, идет к Смоленску, осаждает этот
пограничный в то время город, сливается в одно с добычными купами шляхты и
Козаков; второй самозванец погибает в своем бегстве; солоппцкий победитель,
коронный гетман Жовковекий, ведет к Москве лучшие польские хоругви, разбивает у
Клушина царскую рать; Москва, обессиленная смутами, признает своим царем
королевича Владислава; Жовковский занимает столицу во имя нового царя, и уводит из
неё братьев Шуйских пленными, под оскорбительным для нации названием „русских
царей“.
Но Сигизмунд желал царствовать в Москве лично, и не пустил па царство
малолетнего сына своего. Отсюда возгорелась но вая война, получившая у
современников выразительное прозвище Московское Разоренье. Северная Русь
обратилась в широкое поприще грабежа и ра;збоев со стороны людей, представлявших
воинственный и добычпый элемент в населении Руси Южной. Здесь была вся Литва и
вся Галичина в лице своих окатоличившихся, оеретичив тихся и оставшихся в
предковскоМ православии воинов. Взятые вместе, эти страны составляли громадное
большинство населения Речи Посполитий Польской вообще, а в личном составе
ходивших на Москву войск Русины различных исповеданий фигурировали почти
исключительно. Таким образом Южная Русь разоряла Северпую; Русь, подчипеипая
королго-католику, уничтожала Русь, созданную из удельпо-вечевого хаоса
православными государями, — и в этом заключался наибольший успех римской
политики.
Но в том же самом узле событий таилась комбинация, обратившая в ничто планы
римского паны на счет России и погубившая Польшу.
.
115
Москва отвергла желание Сигпзйунда царствовать вместо его сына, Владислава.
Сигизмунд хотел принудить ее к повиновению вооруженною силою. Его войско,
занимавшее столицу во имя королевича, очутилось в ней запертым, и в 1612 году,
подвергшись, в осадном сиденье, неслыханным ужасам голода, сдалось нако~ нец
ополчению царя Михаила Феодоровича, избранного из древнего рода бояр Романовых.
Польша оказалась бессильною продолжать последовательно воину с надломленным его
царством. Москва оправилась и поднялась из упадка очистительным действием своих
бедствий. Когда, через шесть лет, королевич Владислав, уже взрослый, привел в
Россию новое шляхетское и козацкое войско, домогаясь московского престола, его
притязания оказались мечтательпышь Было заключено 14-летнее, так названное
Деулинское перемирие. Москва поступилась Польше Смоленском и частью
Северщшиы, ио сохранила права своего русского царя неприкосновенными.
Вслед за этим начинается с её стороны нечто подобное той политике, посредством
которой пыталась воспрсобладать над нею Польша: ѵеи za wet, как говорят Поляки.
Но у Москвы политика была собственная, не навязанная со стороны и не имевшая в
виду иных целей, кроме своих народных и государственных. Предметом этой политики
было восстановлеиие в Южной Руси православия, теснимого со времен Лгайла
католичеством, уничтожаемого со времен Сигизмунда Августа протестантством,
подавленного при Сигизмунде III церковною униею.
Дело было трудное. Архиереев православных уже не было в Малороссии кроме
ничтожного, презираемого и самими папистами львовского епископа, Иеремии
Тисаровского. Несогласившиеся на унию перемерли, и кафедры их были замещены
ставленниками римского папы, униятами. По смерти „святопамятнаго“ князя Василия,
все вотчинные и поместные имения дома Острожских, простиравшиеся но реку Рось на
правой стороне Днепра и по реку Альту на левой, очутились в распоряжении
католиков, что повлияло, в пользу папы, и на тех православных панов, которые были
связаны с этим домом родством, или вассальством.
Из тузов польско-русского можиовладства, равных князю Василию, один только
князь Иеремия Вишневецкий оставался в православии, но, будучи