«Все труднее глаз на глаз с листом…»
Все труднее глаз на глаз с листомчистой, незаписанной.Все сложнее — о простом,обстоятельств прочих независимо.
И желаний, и надежд,и разочарований — нет, не менее.Смолоду как душу ни натешь,до конца алкаешь утешения.
И часы не медленней идут,и писать — не легче пишешь.Новое одно:когда прядутпряхи нить свою, ты это слышишь.
ОБЪЕКТИВНАЯ ЭПИТАФИЯ
Когда велик, когда и невелик,зато свое болото, как кулик,не уставая, не переставая,хвалил,болота прочие хулил,пылал к ним ненавистью, не остывая.
И благородных, и неблагородных,и злых, и добрых чувствнемало онвоспел, прославил и возвел в канон,обычай чтил, но исполнял закони превосходным русским языком,с которым был с младенчества знаком,пять или шесть грехов общенародныхзапечатлел навеки в бронзе он.
«Увидимся ли когда-нибудь?..»
Увидимся ли когда-нибудь?Земля слишком велика,а мы с вами — слишком заняты.Расстанемся на века.
В какой-нибудь энциклопедиипохожесть фамилий сведеттвое соловьиное пениеи мой бытовой оборот.
А в чьих-нибудь воспоминанияхв соседних упоминанияхменя и вас учтути в перечне перечтут.
МЛАДШИМ ТОВАРИЩАМ
Я вам помогали заемных не требовал писем.Летите, товарищи,к вами умышленным высям,езжайте, товарищи,к вами придуманным далям,с тем голодом дивным,которым лишь юный снедаем.
Я вам переплачивал,грош ваш рублем называя.Вы знали и брали,в момент таковой не зевая.Момент не упущен,и вечность сквозь вас просквозила,как солнечный лучсквозь стекляшку витрин магазина.
Мне не все равно,что из этого вышло.Крутилось кино,и закона вертелося дышло,но этот обвалобвалился от малого камня,который столкнуля своими руками.
«Ни ненависти, ни зависти…»
Ни ненависти, ни завистик этой шумливой завязииных цветов и древес.Я в эти сферы не лез.Я с ними соприкасался,но только по касательной,хотя иногда касалсяих мой перст указательный.Я не эталон, не мера.Мне вторить — напрасный труд.Пускай с меня примераони никогда не берут.
«Что вы, звезды?..»
— Что вы, звезды?— Мы просто светим.— Для чего?— Нам просто светло.—Удрученный ответом этим,самочувствую тяжело.
Я свое свечение слабоеобуславливалто ли славою,то ли тем, что приказано мне,то ли тем, что нужно стране.
Оказалось, что можно простоделать так, как делают звезды:излучать без претензий свет.Цели нет и смысла нет.
Нету смысла и нету цели,да и светишь ты еле-еле,озаряя полметра пути.Так что не трепись, а свети.
«Хорошо бы, жив пока…»
Хорошо бы, жив пока,после смерти можно тоже,чтобы каждая строка вышла,жизнь мою итожа.
Хорошо бы самомулично прочитать все это,ничему и никомуне передоверив это.
Можно передоверять,лишь бы люди прочитали,лишь бы все прошло в печать —мелочи все и детали.
«Нарушались правила драки…»
Нарушались правила драки.Вот и все. Остальное — враки.
То под дых, то в дух, то в пах.Крови вкус — до сих пор в зубах.
В деснах точно так же, как в нёбе.На земле точно так же, как в небе,
сладкий, дымный, соленый, парнойкрови вкус во мне и со мной.
До сих пор по взору, по зракуотличаю тех, кто прошелчерез кровь, через драку,через мордой об стол.
«Я ранняя пташка…»
Я ранняя пташка.Я вылетел раньше других.Ромашка, да кашка,да вихря рассветного гик.А поздние птахимечтали во страхе,чтоб сбил меня,сдул меня,сшиб меня с облака вихрь.
Я ранняя птаха,и поздние птахи меня не поймут.Они без размахасчитают: титанов родит титанический труд.Но проще и легче,опасней и легче,смертельней и легче, когдаподставлены плечипод гибель заместо труда.
«Золотую тишину Вселенной…»
Золотую тишину Вселенной,громкую, как негритянский джаз,записали на обыкновеннойленте. Много, много, много раз.
Сравниваю записи. Одна —межпланетная тишина.Если дальше глянуть по программе —тишина в заброшенном храме.
Эту тишину — погибший взвод,ту — законсервированный заводиздают и излучают.Впрочем, их почти не отличают.
КЛИМАТ НЕ ДЛЯ ЧАСОВ
Этот климат — не для часов.Механизмы в неделю ржавеют.Потому, могу вас заверить,время заперто здесь на засов.
Время то, что, как ветер в степи,по другим гуляет державам,здесь надежно сидит на цепи,ограничено звоном ржавым.
За штанину не схватит оно.Не рванет за вами в погоню.Если здесь говорят: давно, —это все равно что сегодня.
Часовые гремуче храпят,проворонив часы роковые,и дубовые стрелки скрипят,годовые и вековые.
А бывает также, что вспятьвсе идет в этом микромире:шесть пробьет,а за ними — пять,а за ними пробьет четыре.
И никто не крикнет: скорей!Зная, что скорей — не будет.А индустрия календарейкрепко спит, и ее не будят.
СЕНЬКИНА ШАПКА
По Сеньке шапка была, по Сеньке!Если платили малые деньги,если скалдырничали, что ж —цена была Сеньке и вовсе грош.
Была ли у Сеньки душа? Была.Когда напивался Сенька с получки,когда его под белые ручкипровожали вплоть до угла,
он вскрикивал, что его не поняли,шумел, что его довели до слез,и шел по ми́ру Семен, как по́ миру, —и сир, и наг, и гол, и бос.
Только изредка, редко очень,ударив шапкой своею оземь,Сенька торжественно распрямлялся,смотрел вокруг,глядел окрести быстропоспешно управлялсясо всей историейв один присест.
РУКА И ДУША
Не дрогнула рука!Душа перевернулась,притом совсем не дрогнула рука,ни на мгновенье дажене запнулась,не задержалась дажеи слегка.
И, глядяна решительность ее —руки,ударившей, миры обруша, —я снова не поверил в бытиедуши.Наверно, выдумали душу.
Во всяком случае,как ни дрожит душа,какую там ни терпит муку,давайте поглядим на руку.Она решит!
СЛОВО «ЗАПАДНИК» и СЛОВО «СЛАВЯНОФИЛ»
В слове «западник» корень и окончаньеславянофильствуют до отчаянья.А на слове «славянофил»запад плющ словесный навил.
В общем, логике не уступает,поддаваться не хочет язык,как захочет, так поступает,совершает так, как привык.
О СМЕРТНОСТИ ЮМОРА