чем не задумывалась, а, видимо, зря. И тут я вдруг поняла, что последний телефонный звонок от Захара был как раз в ноябре. Он не отвечал на мои письма, но в этом ничего странного не было – я отсылала текст, и всё. Ну не о погоде же нам было разговаривать…
Однако такую вещь, как смерть издателя и моей «вывески», Захар просто обязан был мне сообщить, потому что меня это как-никак касается в первую очередь.
– Господин Штефан, я могу взять себе это? – спросила я, показывая газету, когда хозяин принес нам кофейник и чашки.
– Конечно, берите. Вы чем-то взволнованы, мадемуазель? У вас очень бледное лицо, – заметил он, наливая кофе.
– Ой, правда! – воскликнула отвлекшаяся от телефонного разговора Лизель. – Ты стала очень бледная, Юлиана. Что-то случилось? Ты себя плохо чувствуешь? Это из-за мотоцикла?
– Нет, что ты… я всю ночь работала, может, поэтому… – Я потерла пальцами виски. – Надо выпить кофе.
Лизель буркнула что-то в телефон и отложила его на край стола.
– Петер иногда просто невыносим, – надув губы, заявила она, выбирая пирожное на большой тарелке. – Все мужчины такие?
– Наверное, нет, – выдавила я улыбку – меньше всего на свете мне сейчас хотелось разговаривать о Петере и мужчинах, и вообще разговаривать с кем бы то ни было на любую тему.
– Юлиана… я вижу, что ты чем-то расстроена, – оставив в покое пирожные, сказала Лизель серьезно. – Если тебе тут не нравится, мы можем поехать домой.
– Нет, что ты… мы должны попить кофе, ведь за этим приехали.
– Я чувствую себя виноватой, – не унималась соседка. – Вытащила тебя сюда, а ты работала всю ночь… Я иногда совершаю глупые поступки, папа прав.
– Прекрати! Ты не связала меня и не привезла силой. Правда? Я сама села на твой мотоцикл. Так что расслабься и пей кофе. И пирожное съешь, вот это, с шоколадным кремом, мне оно кажется очень вкусным.
На лице Лизель снова появилась беззаботная улыбка, она взяла пирожное и, откусив, зажмурилась:
– О боже… кажется, ничто на свете не радует меня так, как сладкое…
«Счастливая девочка, – подумала я, глядя на нее едва ли не с завистью. – Мне уже давно ничто не приносит радости. И, кажется, никогда уже не принесет».
Оказавшись дома, я постаралась успокоиться и прочесть статью. Для этого мне понадобилось собрать в кулак всю силу воли – строчки прыгали, текст расплывался.
Нет, надо взять себя в руки. Сигарета не помогла, пришлось налить немного виски.
Почувствовав, что отпустило, я снова взяла газету и внимательно прочла все до последней строки. Черт возьми, а ведь все хуже, чем я думаю… Погибли три человека – издатель, «Ромашкина» и ее редактор.
Я почему-то вдруг почувствовала себя кеглей в кегельбане – вот стою я, вот Захар, вот Настя… а вот лежат сбитые метким ударом шара эти трое… и вот уже полгода никаких вестей от Захара…
Скомкав газету, я взяла телефон и по памяти набрала номер, чувствуя, как сердце бьется где-то в горле, готовое от ужаса выскочить наружу.
– Алло, – сказала трубка голосом Захара, и я вдруг бессильно опустилась на пол, не в силах вымолвить ни слова. – Стася… это ты. Стася? – Вот уже три года меня никто не звал этим именем, мне уже начало казаться, что оно не мое.
– Это я… Захар… – выдавила я сиплым голосом – когда-то давно, в моей прошлой жизни, я сорвала связки и очень долго не говорила нормально, потом прошло, но в моменты сильного напряжения голос пропадал и становился похожим на сипение.
– Что с тобой? Что-то случилось? – обеспокоенно спросил Лавров.
– Со мной – нет… а у вас все нормально?
– Да вроде все…
– Не ври! – взвизгнула я, понимая, что ближайшую пару недель мне обеспечено полное молчание, иначе голос не восстановится. – Не ври мне, Захар, я все знаю! Как ты мог скрывать это целых полгода?
– Откуда ты узнала? – ровным голосом спросил Захар, чем еще сильнее взбесил меня.
– А не должна была? Как долго еще ты собирался скрывать это от меня?
– А позволь спросить, чем думала ты, когда навешивала при помощи своего романа мишени на Тимофея, меня и даже на Настю?
– Что?!
– А что слышала. Каким образом ты ухитрилась переправить «Охоту на лебедей» Тимофею, минуя меня?
– Что?! «Охоту на лебедей»? Я не отправляла ее.
– Стася, не пытайся убедить меня в том, что я сошел с ума. Роман с этим названием вышел как раз за пару недель до того, как началась вся эта карусель. Если ты не отправляла его, то как он попал в печать?
Я нажала на громкую связь, положила телефон на пол и вцепилась в волосы:
– Захар, я клянусь тебе – этот роман вообще не должен был кто-то увидеть, даже ты! Я не отправляла его Тимофею, зачем? Я же не идиотка! Я написала его для себя, просто чтобы помнить… и, конечно же, не собиралась публиковать. Я не знаю, как доказать тебе, что я не вру.
Захар молчал, и в его молчании я отчетливо слышала недоверие и раздражение.
– Лавров… ну почему ты молчишь? – просипела я, чувствуя, как щиплет в носу.
– Я не знаю, что тебе сказать. Посмотри на произошедшее моими глазами и поймешь, почему я сейчас молчал.
– Я не знаю, как доказать тебе, что я не делала этого. Но мне обидно, что ты считаешь меня способной на подобное. Подставить тебя и Настю… Ты серьезно, Захар?
Он снова молчал, и я поняла, что сейчас разговор не склеится. У него есть какая-то своя правда, и мою он принимать во внимание совершенно не хочет. А оправдываться за то, чего я не делала, мне было неприятно.
– Хорошо, как знаешь, – произнесла я. – Надеюсь, у вас действительно все в порядке. И еще… буду очень признательна, если обо всем, что мало-мальски касается меня тоже, ты будешь сообщать мне сразу, чтобы я не узнавала об этом из газет спустя полгода.
Сбросив звонок, я заплакала. Захар был одним из тех немногих людей, кого я считала своими друзьями, и сознавать, что он считает меня способной на подлость, оказалось так больно…
Но как могло случиться, что роман, который я написала просто для себя, попал к издателю? Там было такое, за что Захар имел полное право вообще больше никогда со мной не разговаривать, и я совершенно уверена в том, что не отсылала его, не отсылала!
На всякий случай я решила проверить почту за последний год. Это не составило большого труда, потому что адресат у моих