Но я не знаю обстоятельств дела о смерти Ромашкиной, от вас услышал да в газете на днях читал, потому как-то в голову не пришло связать одно с другим. – Он смешно почесал затылок и сморщил нос: – Похоже, что дело Валовой у нас заберут, если решат объединить. А вы молодец, хорошо соображаете.
– Я привыкла систематизировать информацию, иначе хорошей статьи никогда не напишешь.
– В общем, спасибо вам, Анастасия Евгеньевна, вы мне очень помогли, – поднялся из-за столика Сайков. – Если будут вопросы, я вам позвоню.
– Не исключено, что я на днях уеду домой.
– Ничего, обсудим по телефону.
Настя поднялась к себе в номер, разделась и расположилась на кровати, поджав ноги по-турецки. На подушке перед ней снова появился блокнот, в котором она уже привычно начала строить схему и размещать всю полученную за сегодняшний день информацию. И чем больше она писала, тем яснее картина представала перед ее глазами. И многие вещи, казавшиеся до этого момента непонятными, вдруг оказались такими простыми и лежавшими буквально на поверхности, что Настя устыдилась собственной слепоты.
Как вообще можно было не заметить настолько очевидных фактов? Как можно было дать запутать себя собственным эмоциям и пойти вообще не по тому пути?
Она чуть не наделала очередных глупостей, поддавшись чувствам. Неумение вовремя включить голову и перестать слушать сердце всегда подводило Настю и заставляло потом долго себя поедать изнутри. Сейчас же она поняла – надо действовать. Надо немедленно действовать, пока не стало поздно.
Выдернув из шкафа первый попавшийся свитер и джинсы, Настя быстро оделась, взяла блокнот и спустилась на ресепшн. Там, показав паспорт, она узнала номер, в котором остановился Захар, и поднялась к нему.
Перед самой дверью замерла на секунду, перевела дыхание и постучала.
– Кто там? – раздался голос мужа.
– Захар, открой, это я.
Выражение лица, с которым он открыл дверь, сказало Насте всё. Он не ждал ее, не мог представить, что встретит ее здесь, что она может сделать что-то, не обсудив с ним.
– Ты… как здесь?
– Можно я войду?
Захар посторонился, впуская жену в номер.
Настя села в кресло, положила блокнот на стол и сказала:
– Нам надо серьезно поговорить, Захар.
– О чем? – присаживаясь на край кровати, спросил он.
– О том, что ты настолько мне не доверяешь, что три года вынужден изворачиваться, врать и сочинять сказки. Неужели ты считаешь меня настолько глупой?
Захар уставился на нее непонимающим взглядом:
– Погоди… о чем речь вообще? И как ты в Москве-то оказалась, я не понял?
– Не понял? А ты подумай. Что, по-твоему, могло заставить меня сесть в самолет и лететь туда, где находишься ты? Наверное, твое вранье про командировку?
Вид у Захара сделался виноватым, и опущенная голова была лучшим свидетельством того, что ему неприятно и совестно.
– Я могу объяснить.
– Да, ты уж, пожалуйста, потрудись, а то ведь я невесть что могу придумать.
Захар молчал, глядя под ноги, словно старался запомнить рисунок на полу. Было очевидно, что он не знает, с чего начать этот разговор, как вообще его построить.
– Ты не мучайся, – пожалела мужа Настя. – Я знаю все, что на самом деле происходит. Так что говори правду, так будет проще – не запутаешься потом.
– Я не мог сказать тебе, куда и зачем еду. И до сих пор не могу.
– Захар, прекрати. Я сказала, что все знаю. И то, что тебя связывало с писательницей Ромашкиной, о которой ты никогда, по твоим словам, не слышал. И то, что ты теперь отчаянно ищешь выход из сложившейся ситуации. И даже то, что ты три года врал мне о том, что понятия не имеешь о том, где сейчас Стаська и чем занимается.
На Лаврова было больно смотреть. Его давно не припирали к стенке, и особенно этого не делала Настя. Он привык к тому, что жена занимается домашним хозяйством и совершенно не влезает в его дела, если только это не касается каких-то выходов или мероприятий, на которых Захар должен выглядеть прилично. И вдруг она появляется на пороге его номера и заявляет, что знает все, что он так старательно скрывал от нее три года.
– Ты должна меня понять, Настя. Я не хотел подвергать тебя опасности, понимаешь? Это был очень рискованный проект, и чем меньше народа об этом знало, тем было лучше.
– Я уже знаю. Так расскажи остальное, чтобы не додумывала.
– Настя… погибли люди, понимаешь? Это неспроста, и я уверен, что со временем все станет только хуже.
– Захар! – чуть повысила голос Настя. – Я прекрасно знаю все о погибших, более того – с Региной я общалась. И, как и ты, уверена, что обе эти смерти связаны. Давай будем думать, как нам теперь выпутаться.
– Нам?
– Ну, а ты хочешь решать эту проблему отдельно от меня? Мне казалось, что мы вместе, мы семья. Ты хочешь меня бросить?
Он поднялся и порывисто обнял ее, прижал к себе, задышал в макушку:
– Ну что ты… конечно нет. Я хотел избавить тебя от неприятностей, уберечь от проблем, тебе и так достаточно…
– И каких, по-твоему, проблем мне могла добавить лучшая подруга?
– Настя… ты ведь помнишь, почему она уехала, почему лицо перекроила? Ты думаешь, все закончилось? Нет, дорогая, все только началось, потому что эта неугомонная так и не успокоилась. Она считает, что сделала недостаточно, посадив всю верхушку города. Ей просто необходимо выложить все, что она знает!
– В художественных книгах?
– Это была моя идея. Я подумал, что тех статей, из-за которых все заварилось, вполне достаточно, да и сколько можно муссировать эту тему? Но ты ведь Стаську знаешь – она если решила, ее не переубедишь. И я придумал такую схему. Она пишет романы, я нахожу издателя, готового это продвигать – ну, не за спасибо, конечно. Вложились в раскрутку, дела пошли.
– Стоп! – перебила Настя, отстраняя Захара от себя. – А в какой момент в этой истории возникла эта Люся, которая якобы Ромашкина?
– Ты и об этом знаешь?
– Знаю. Ты рассказывай.
Захар отошел к окну, задернул темные шторы, поправил какую-то складку на них.
– В какой-то момент мы поняли, что эта тема с автором-невидимкой уже заезжена и практически не работает, нам понадобилось лицо. По понятным причинам явить миру Станиславу Казакову мы не могли. И Тимофей привел эту Люсю. Я и видел-то ее всего пару раз.
– Слушай, а как она интервью давала? Мне это покоя не дает, никак не складывается. Говорили, что она в разговоре слов подобрать не могла – а я послушала разные