Читать интересную книгу Семь кило баксов - Владимир Гриньков

– Хорошо, сорок! И салфетка! – сказала та.

По ее виду при этом никоим образом нельзя было сказать, что она осталась в убытке. Полина попыталась достать деньги. Такую сумму она могла заплатить и сама. Но Антон ее опередил.

А перстень был действительно хорош. Антон, наверное, уловил Полинино настроение, потому что вдруг сказал:

– Может быть, нечто подобное когда-то носила Клеопатра?

– Разве она бывала на Кипре?

– Кажется, нет. Но Кипр некоторое время ей принадлежал. Сначала Гай Юлий Цезарь, а позже Антоний поочередно дарили Клеопатре этот остров.

Ну хорошо, она будет чувствовать себя Клеопатрой. Ведь ей сейчас принадлежит этот остров. Весь.

Они побродили по узким улочкам Лефкары, где легковая машина могла проехать только в случае, если ей навстречу в это время не катилась другая – двум легковушкам не разъехаться на улице, зажатой близко стоящими домами. В одном месте была открыта дверь, ведущая во двор дома. Киприотки в традиционных черных одеяниях сидели в тени единственного на весь двор дерева и вышивали, их движения были точны и выверенны – знакомое дело, знакомая работа, которую они проделывали и сейчас, и год, и десять, и двадцать лет назад. Точно так в этом дворе сидели их матери, бабушки, прабабушки, много поколений вышивальщиц, не знавших другой профессии, кроме этой.

– Вы не устали? – спросил у Полины Антон.

– Нет.

Она улыбнулась счастливо.

– В таком случае нас ждет Махерас, – сказал Антон.

«Махери» – это нож по-гречески. Этот самый нож нашли в лесу два старца-отшельника, а рядом с ножом лежала икона, приписываемая самому апостолу Луке. На месте чудесной находки было решено построить монастырь, который и получил название Махерас. Случилось это в двенадцатом веке.

– Хорошее место, – добавил Антон. – Горы, лес, чудесный воздух, а спокойствие там такое, что действительно начинаешь задумываться о неземном.

Дорога устремлялась в горы. Чем выше, тем меньше солнца. Полина уже обратила внимание на эту особенность Кипра: вот ты внизу, где-нибудь на побережье, и небо над головой синее-синее, и все вокруг заливает яркий солнечный свет, а потом начинаешь подниматься в горы и только тогда обнаруживаешь тучи – они цепляются за вершины гор и кажутся на первых порах далекими, до них и не добраться, как кажется, но нет – с каждой минутой тучи все ближе, и вот уже солнца не видно, становится пасмурно, и краски вокруг блекнут, и только где-нибудь на повороте дороги меж горных круч, где-то далеко внизу, вдруг откроется долина, выходящая к морю, и вот там-то и увидишь залитые солнечным светом поля, те самые, где ты был всего каких-нибудь полчаса назад, а сейчас въезжаешь в тучи; еще немного, еще сто, двести или триста метров вверх, и окутает белесая пелена – если открыть окно машины, можно почувствовать, какой сырой воздух выплывает из-под близких деревьев, прилепившихся к горным кручам.

Их машина уже выбралась на самый верх, еще были вершины выше, но до них оставалось всего ничего, а близлежащие горы, как казалось, если и не оставались внизу, то были где-то на одном уровне с их машиной, дорога вывела их к скульптуре – на близкой уже вершине примостилась рукотворная птица, стерегущая покой здешних мест, и почти сразу Антон указал рукой куда-то ниже и правее:

– Там монастырь.

Дорога действительно нырнула вниз, закрутилась витком спирали и вывела их прямо к монастырским воротам. Здесь была небольшая площадка, и телефонная будка на той площадке казалась чужеродным вкраплением в картине древнего пейзажа, практически не изменившегося на протяжении последних столетий, и если этот телефон убрать, можно было поверить в то, что время остановилось и ничто не менялось в мире последние двести или триста лет.

– Сюда хорошо приезжать под вечер, – сказал Антон. – Когда нет туристов, когда какой-нибудь час остается до закрытия монастырских ворот.

Они вышли из машины. Было пасмурно и сыро. Из-за стен монастыря, постройки которого были покрыты красной черепицей, не доносилось ни звука. О присутствии здесь людей можно было догадаться только по запахам съестного, которое готовилось на монастырской кухне. Теплый пахучий дымок приплывал откуда-то из монастырских глубин, дразнил обоняние и рисовал в воображении картины обстоятельной монашеской трапезы.

За приоткрытыми воротами их взорам открылся небольшой внутренний двор монастыря с непременной церковью и устремленной в небо ажурной колокольней. Едва они вошли в церковь, как их накрыла волна тепла и запахов, присущих одним только церквям. Было сумрачно, почти темно. Горели перед иконостасом свечи. Бородатый монах справа от иконостаса читал вполголоса молитву. У него за спиной, у стены, сидели недвижно монахи. Склонили головы, и никто из них даже не пошевелился, не обратил внимания на вошедших. В сумраке они казались тенями. То ли они есть, то ли нет – не поймешь. Незнакомые слова молитвы слагались в завораживающую песнь. Потрескивали свечи. И все плыл и плыл этот одурманивающий запах. Полина повернула голову и непроизвольно вздрогнула. У нее за спиной, сбоку от входной двери, почти в полной темноте тоже сидели монахи, которых она сначала не увидела. Головы склонены. И полное безмолвие. Полине показалось, что она необдуманно и не имея на то никакого права вторглась в чужую жизнь – непонятную ей, очень далекую и полную неведомых непосвященному правил и предписаний. Она легонько прикоснулась к руке Антона, давая понять, что им пора, и они вышли в стремительно надвигающиеся сырые сумерки. Ударил над их головами колокол. И снова все стихло.

Антон был прав. Приехать сюда можно только вечером. Чтобы никаких любопытствующих гомонливых туристов, чтобы сумерки и близкая ночь, монотонная молитва, запахи нехитрой монастырской трапезы, короткий удар колокола и снова тишина, когда только и слышен шум ветра, пробегающего по верхушкам близких деревьев.

– Когда киприоты боролись за независимость, – сказал Антон, – в окрестностях монастыря погиб один из их предводителей по фамилии Афксентиу. Он скрывался здесь от англичан, но те выследили его. Сдаваться он не хотел, англичане подожгли его убежище, и он погиб. Здесь есть посвященный ему музей.

Музеем оказалась небольшая комната слева от входных ворот. Старые фотографии. С них на Полину смотрел молодой усач. Он погиб еще до того, как Полина появилась на свете.

Потом они обошли монастырь и оказались на небольшой площадке с памятником герою – Афксентиу стоял на постаменте, вглядываясь в просторы родины, которую он любил и за свободу которой боролся. Перед ним были горы и долина внизу, на самом дне той долины меж деревьями плавали клочья тумана, и уже вот-вот близкая ночь должна была поглотить здесь все: и горы, и долину, и этот монастырь, отсюда, со смотровой площадки, кажущийся совершенно безжизненным. Полина непроизвольно передернула плечами.

– Что такое? – спросил озабоченно Антон.

– Просто я представила, где мы с вами находимся, – сказала Полина. – Далеко от жилья, далеко от дорог, далеко от людей. Мы потерялись с вами в этих горах.

Она сказала не все. Просто постеснялась. А могла бы еще рассказать о том, что вообще-то она всегда старалась избегать подобных мест: где ни жилья, ни людей, ни возможности в случае чего позвать на помощь. Это Антон как-то незаметно приучил ее не думать о возможных опасностях, не думать вообще ни о чем плохом и ни о чем печальном, рядом с ним она всегда испытывала одно только спокойствие и ничего более, и даже здесь, в виду близкой ночи, это было так.

– Не совсем мы потерялись, – улыбнулся Антон. – У нас есть машина, есть мобильный телефон, так что оторванность от мира только кажущаяся. Но вот здесь есть одно местечко…

Он взглянул на часы.

– Можем туда съездить, это не так уж далеко. Там можно почувствовать, что испытывали киприоты лет сто или двести назад – вдали от оживленных дорог. Они были предоставлены сами себе и только на себя могли рассчитывать. Попробуем?

– Попробуем, – не очень уверенно ответила Полина.

Тем временем из нависших над горами туч посыпалась белесая крупа – не дождь и не снег. Стало холодно. Быстро потемнело. Едва сели в машину, крупа посыпалась обильнее. Было слышно, как она шуршит по крыше автомобиля. Антон включил фары. Темнота отступила немного, но не ушла совсем, притаилась где-то поблизости.

Развернулись на площадке перед монастырем, свет фар выхватил напоследок монастырские стены и ворота, которые уже были заперты, и поехали прочь. Через несколько мгновений монастырь скрылся за поворотом. Дорога петляла по склону горы, то поднимаясь вверх, то ныряя вниз, белесая крупа все так же сыпалась с неба, падала на дорогу и тут же исчезала, таяла, а окружающий мир сжался до размеров крохотного пятачка, выхватываемого из темноты светом автомобильных фар.

– Мы едем в маленькую деревушку, которая называется Фикарду, – сказал Антон. – Это что-то вроде музея. Горная деревня в полтора десятка домов, сохранившаяся высоко в горах с давних пор. Теперь туда возят туристов, чтобы те смогли увидеть, как жили в горных деревнях сто лет назад. По-настоящему там уже никто не живет. Но тем не менее посмотреть на это интересно.