Читать интересную книгу Возвращение - Хокан Нессер

На первом этаже располагались две комнаты и кухня. Лестница из маленькой прихожей вела на чердак, заваленный старыми газетами, ящиками, сломанной мебелью и другим хламом. Под балками крыши чувствовался слабый запах сажи и нагретой солнцем пыли. Он пару раз чихнул. Вернулся обратно в кухню. Потрогал чугунную печь, как будто ждал, что она окажется теплой. Взглянул на плохие репродукции почти таких же плохих пейзажей. Прошел в гостиную. Два разбитых оконных стекла. Сундук. Стол с четырьмя неодинаковыми стульями. Диван и телевизор пятидесятых годов. Покосившийся книжный шкаф с книгами, большинство из которых дешевые детективы и приключенческие романы. На стене справа от камина – зеркало и черно-белая фотография в раме, на которой бегун натягивает финишную ленту. Лицо его выражает страдание. На грани пытки. Сначала он подумал, что это сам Верхавен, но, подойдя ближе, прочитал надпись и узнал его: Эмиль Затопек[6]. Чешская звезда. Мазохист. Побеждающий боль.

Неужели это идеал Верхавена?

Или просто его современник? Затопек был королем легкой атлетики начала пятидесятых годов, если он не ошибался. Или хотя бы одним из них.

Он вышел из гостиной и, переступив порог спальни, остановился у двуспальной кровати, которая, несмотря на свои довольно скромные размеры, занимала почти все помещение.

И все-таки двуспальная кровать? Ну да, у Верхавена время от времени были женщины. И можно предположить, что не все они убиты. Или все?

– Это здесь ты лег спать? – пробормотал Ван Вейтерен, доставая новую зубочистку. – Смог ты спокойно поспать одну ночь или он не позволил тебе даже этого?

Комиссар вышел из спальни.

«Черт возьми, что я здесь делаю? – подумал он вдруг. – Что я смогу найти здесь, просто рассматривая эти вещи?.. Если мне даже и удастся понять, кем был Верхавен на самом деле, это ни на йоту не приблизит меня к ответу на вопрос».

То есть на вопрос: кто его убил?

Внезапно комиссара настигла усталость, и он присел за кухонный стол. Закрыл глаза и увидел желтые круги, которые бежали справа налево. Всегда они бегут справа налево, интересно, почему это. Его предупреждали о возможности подобных приступов слабости, но что они так предательски будут валить с ног, этого он как-то не ожидал.

Он положил голову на ладони. Черт, нельзя думать о чем-то серьезном, если нет ясности в голове, как говорит Рейнхарт. Лучше просто целиком отключиться, иначе ничего хорошего не выйдет, только дерьмо.

«Какая некрасивая клеенка, – подумал Ван Вейтерен, снова открыв глаза. – Но почему-то она мне что-то напоминает. Может быть, у тетушки К. была такая летом в начале пятидесятых?»

Там, в домике-лодке, где под полом можно было слышать плеск волн? Довольно далеко от «Густой тени» и в пространстве, и во времени; кажется, это было, как раз когда Верхавен ушел от своего отца в Каустине и отправился покорять мир.

Сорок лет назад или что-то около того.

А потом все пошло как пошло.

«Жизнь, – подумал Ван Вейтерен. – Какая чертовски непредсказуемая вещь!»

Или это было предсказуемо? Как там обстояло дело с линиями и сплетениями?

Предопределенность?

Мюнстер оперся о старый могильный камень и посмотрел на часы.

Без нескольких минут десять. Внутренний голос настойчиво требовал срочно сесть в машину и немедленно отправиться в «Густую тень». Комиссар уже больше получаса находился там один – после операции, слабый и неокрепший; конечно, очень безответственно оставить его там без присмотра.

Но с другой стороны, Ван Вейтерен собирался провести наедине с его величеством самим собой около часа и сам ограничил время размышлений до половины одиннадцатого. Приходится выбирать между тем, чтобы приехать слишком рано или слишком поздно. Подлое предательство, без сомнения, но зато в случае если он соблюдет установленную комиссаром временную границу, то последний хотя бы не наорет на него за то, что он нарушил его священную думу. А если действительно окажется, что он лежит там где-нибудь посреди хлама вверх тормашками?.. Но все же лучше явиться ангелом-спасителем, чем нежданным нарушителем спокойствия.

Так думал интендант Мюнстер, закрыв глаза. Со стороны церкви доносился монотонный звон колоколов, призывающих к воскресной проповеди. Вскоре показалась и паства – около двадцати благочестивых душ через равные промежутки времени шуршали по свежевычищенной граблями дорожке и переступали порог церкви, где их лично встречал их пастырь, протягивая каждому руку и слащаво улыбаясь. Мюнстер попытался остаться незаметным, но прелат, естественно, сразу просверлил его зовущим взглядом. Кто он такой, чтобы оставаться за воротами храма?

Однако Мюнстер устоял. Остальные овцы медленно вошли в божий дом. Пастырь был самым последним. Часы пробили десять, с крыши спорхнула стайка испуганных голубей, богослужение началось.

Когда дверь закрылась, Мюнстер отметил, что возраст прихожан гораздо выше среднего. Он также подумал о том, как они в течение ближайших десяти – пятнадцати лет углубят и закрепят свои отношения с церковью. Оказавшись на кладбище.

То есть когда их там похоронят.

В этот день он им почти что позавидовал. Или скорее почувствовал что-то умиротворяющее, во всяком случае, на этом ухоженном погосте, окружавшем старинную каменную церковь с новой, светского вида крышей из красной черепицы и с покрытым черным лаком петушком. Здесь явно не было жестокого, карающего Бога. Никаких труб Судного дня. Никакого вечного, неизбежного, напрасного труда.

Только мягкость, примирение и прощение грехов.

Помилование?

А потом появилась Сини и перебила его благочестивые мысли. Он увидел ее обнаженное тело на нагретой летним солнцем кровати… Представил, как она лежит, свернувшись калачиком и подтянув колени к лицу, а ее темные волосы рассыпались, словно лучи солнца, кругом по подушке и плечам. Эта картина наполнила его нежностью другого рода, может быть, даже тем самым ощущением беззаботного счастья, абсолютной и безграничной любви, которое он испытал за завтраком пару часов назад. Вскоре он стал вспоминать разговор о том, как они предадутся любви на лоне божественной природы… если только им удастся удалиться от детей на какое-то расстояние. Раньше это получалось очень здорово. Он начал вспоминать разные моменты… Как они любили друг друга в лодке прошлым летом на Веймарне. Прямо посреди озера, и только чайки и небо были свидетелями их счастья… А в другой раз рано утром высоко в горах Греции, а внизу ласково шумело лазурное Средиземное море. Не говоря уже о пляже в местечке Лагуна Монда – это было еще до рождения Барта, фактически в одну из самых первых встреч… Они лежали в теплой, густой темноте ночи, и легкий горный ветер, как любовные кущи, овевал ее тело, ее невероятно нежную кожу, ее…

Он вздрогнул от неожиданно зазвучавшей органной музыки. Возможно, она и должна была разбудить некоторых задремавших прихожан внутри церкви. Он открыл глаза и помотал головой. Запели псалом; усиленный микрофоном баритон священника раздавался из открытого окна и, минуя листву деревьев, поднимался прямо в небесные сферы… чтобы там его немедленно услышал и возрадовался непосредственный адресат, для которого, совершенно естественно и несомненно, он и предназначался.

«Аллилуйя», – подумал Мюнстер и зевнул.

Он посмотрел на часы. Двадцать семь минут. Пора. Он встал на ноги. Прошел прямиком через кладбище, минуя дорожку, перепрыгнул через каменную изгородь и оказался у машины. Едва он открыл дверь и собрался сесть за руль, как увидел комиссара. Чуть наклонившись вперед, Ван Вейтерен огибал угол кладбища. Он являл собой жуткое зрелище: рубашка ниже пупка расстегнута, на голове вокруг лысины повязан красный носовой платок, под мышками темнеют пятна пота, а цвет кожи говорит о довольно высоком давлении, но, несмотря на все это безобразие, на его лице можно было уловить выражение удовлетворения. Что-то вроде сдерживаемой довольной гримасы, которую ни с чем невозможно спутать. По крайней мере, человеку, который провел с ним вместе столько времени, сколько Мюнстер.

– Ну что ж, – сказал он. – Я как раз собирался за вами ехать. Как дела?

– Неплохо, – ответил комиссар и снял с головы носовой платок. – Чертова жара.

– Мне показалось, вас не было довольно долго, – осмелился заметить Мюнстер. – Там что, действительно что-то было среди этого хлама?

Ван Вейтерен пожал плечами:

– Кое-что было. Поговорил еще с парой соседей по дороге сюда. Выпил пива у Шермаков. Да-да. – Он вытер пот со лба.

Мюнстер ждал, но больше ничего не услышал.

– Есть зацепки? – спросил он наконец.

– Хм… – ответил Ван Вейтерен. – Думаю, что да. Поехали?

«Как обычно, – подумал Мюнстер и сел за руль. – Точно, как всегда».

– И что за зацепки? – настаивал он по дороге, когда обдуваемое ветром из открытого окна лицо комиссара приобрело свой обычный цвет.