качества — бог знает, где они брали то пойло, но чаще всего это была продукция каких-нибудь заводов из Осетии, где по кавказской традиции на ГОСТ клали большой и жирный болт. Потом мне довелось общаться с этими ночными коммерсантами, и я узнал, что никто из них не разбогател — приходилось отстегивать немалый процент цеховикам, да и менты своего не упускали, поскольку хорошо знали про этот подпольный бизнес. Но народ всегда надеется на счастливый билетик, так что желающие попробовать не переводились. Ну а кое-кто занимался нелегальной торговлей спиртным и до всяких Горбачевых — и отказываться от лишних денег не спешил.
— Водку, думаю, найдем… дорого будет, но потянем, — деловито сказал я. — С закуской, конечно, вряд ли что получится. Ну а выпить можно и в гаражах, а то с лавочки легко в ментовку улететь, их скоро, наверное, уже поднимут в ружье, будут грести всех подряд.
* * *
Задуманный план удался на все сто процентов — первое же такси, которое мы остановили на Проспекте Мира, было тем, что нам нужно. Суровый пожилой таксист в форменной куртке и кепке — тут такие атрибуты профессии ещё использовались — на мой вопрос ответил сразу, не раздумывая: «червонец». И, кажется, был очень удивлен, когда я без торга достал из кармана пару десяток. Он нас ещё и до гаражного кооператива довез, не взяв ни копейки, и закуску нашел — буханку слегка черствого хлеба, которую, по его словам, забыл один из пассажиров, и пару яблок из собственных запасов. Ну а я от щедрот накинул ему пятерку — меня почему-то пробило на ностальгию.
Ключи от гаража и «Победы» я постоянно носил с собой — сам не знаю, почему, но мне так было уютнее. Поэтому я провел своего будущего тестя к боксу номер шестьдесят три, отпер ворота, включил свет и начал устраивать импровизированный стол на верстаке, рядом с альбомом «Back in Black» AC/DC, с которым я так и не придумал, что делать. Покупать ради него целый проигрыватель было глупо, а заниматься коллекционированием винила я считал глупостью в кубе.
— Гараж тоже твой? — вдруг спросил Александр Васильевич.
Видимо, он посмотрел, что я веду себя как в давно привычном и своем пространстве. Но я тут провел почти целый месяц, да и та битва с бандой Боба ещё был жива в памяти.
— Нет, это Елизавета Петровна помогла, когда мне место для всяких занятий потребовалось, — объяснил я. — А так он какому-то Санычу принадлежит, но я его и не видел никогда.
— Геннадию Александровичу, наверное? — уточнил он.
— Возможно, — я пожал плечами, продолжая нарезать хлеб.
Нож был местный, из набора хозяйских инструментов — обычный кухонный трудяга со сточившимся тонким лезвием. Я лишь слегка привел его в порядок и вернул требуемую остроту.
— При мне его ни разу полным именем не называли, — добавил я. — Саныч и Саныч — а кто он такой, понятия не имею. Кажется, они с Елизаветой Петровной вместе работали.
— Можно и так сказать, — я повернулся и успел заметить, как Александр Васильевич хитро улыбается.
— А кто он такой? Местные мужики только ухмыляются, когда его поминают, а у Елизаветы Петровны я спрашивать не стал… на всякий случай.
— Мог бы и спросить, — он по-прежнему улыбался. — Даже интересно, что бы она тебе ответила. Но вообще это её очень старинный знакомый… фильм «Офицеры» смотрел? — я кивнул. — Вот Саныч — это Иван Варавва оттуда, которого Лановой играл. Они друзьями с отцом были — не разлей вода, а как отец в мать влюбился, этот Саныч в сторону отошел, чтобы их счастью не мешать, хотя влюблен был по уши. Дружбы не предал, хотя с любовью всё непросто оказалось, дважды женился, сына завел, но оба раза — развод. Как отец умер, Саныч подкатывал к матери — мол, так и так, теперь-то можно, но она ему от ворот поворот устроила. Не до него тогда было — Лиде требовалось лечение, у меня работа, Алка мелкая ещё, всё на мать и свалилось. Но он не сдался, так и живут хоть и порознь, но почти что душа в душу. Тут окрест все про это знают, вот и шутят.
— Забавно, — мне действительно понравилась эта история. — Всё готово, даже стаканы есть, я их споласкивал не так давно, так что подойдут…
В этих обычных граненых стаканах я приносил воду из крана у кабинки охранника — умыться после тяжелой работы по металлу. Хватало едва-едва, но ведра в местном хозяйстве не нашлось, а просить у соседей я не хотел.
Я разлил водку — себе чуть-чуть, отцу Аллы почти половину.
— К водке непривычный? — спросил он, заметив разницу в уровнях жидкости.
— Мне восемнадцать, — напомнил я. — Вино очень иногда, но лучше — пиво. От него не так срубает.
— Ну-ну… — пробормотал он. — Ладно, за нас с вами и хрен с ними.
Мы выпили — вернее, я лишь слегка пригубил. Я чувствовал, что с водки меня могло унести куда угодно.
— Трезвенников в зятья не берут, — упрекнул меня Александр Васильевич, заметив мою хитрость.
Я пожал плечами и промолчал. А что тут скажешь? Я действительно был по местным меркам самым натуральным трезвенником — народ тут пил как не в себя, но, что самое удивительное, особо не пьянел. Ну или пьянел, но как-то по-доброму. В общем, это был один из непознанных секретов СССР, который навсегда был утерян с его распадом. К тому же не Александр Васильевич решал, быть мне ему зятем или не быть — а паре женщин, которые обладали правом голоса в этом вопросе, мой подход к спиртному даже нравился.
— Ты слишком рассудителен для восемнадцатилетнего, вчерашним школьникам такое не свойственно. К нам много ребят после армии попадает, они постарше тебя, им двадцать, двадцать один, вроде и служба позади, но по мыслям они — как дети. И ведут себя соответственно, как школьники, когда учитель вышел из класса и оставил их наедине с собой. Понимаешь, о чем я говорю?
— Что ж тут непонятного? — улыбнулся я. — Я год прожил в общаге среди первокурсников, они мало чем отличаются, такие же балбесы… и я тоже.
Последнее замечание я добавил сознательно — хотя помимо года в общаге в моей жизни было много всякого, а я большинство из того, что со мной происходило, помнил достаточно неплохо. Ну и каждое событие хоть в малости, но меняло мой характер и взгляды на жизнь и людей. И я пока что вывалил на будущего тестя