ухода на пенсию дело не дошло…
Я внимательно смотрел на Михаила Сергеевича — и его последние слова полностью убедили меня, что эту ситуацию заговорщики будут выкручивать по максимуму, пока уважаемый Андрей Андреевич не покинет свой кабинет — и неважно, по собственному желанию или по состоянию здоровья. Я вспомнил, что во время рассказа о Горбачеве я назвал им фамилии трех членов Политбюро, двое из которых — Андропов и Суслов — к тому времени были уже мертвы. Оставался только министр иностранных дел Громыко, один из самых авторитетных членов нынешнего состава высшего органа власти в Советском Союзе — и человек, который по каким-то своим резонам поддерживал приход Горбачева на пост Генерального секретаря. Я пытался вспомнить, чем был славен этот министр — на Западе его прозвали «мистером „нет“», но формально именно при нём началась та разрядка в отношениях с США, которую американцы использовали после объявления у нас перестройки.
«Неужели Горбачев всё-таки был агентом империалистов?», — подумал я — и понял, что не могу ответить на этот вопрос. А спрашивать сейчас Смиртюкова было тупо нельзя.
— Вот как… — выдавил из себя Александр Васильевич. — Надеюсь, вы не считаете, что я был с ним в сговоре?
— Ну что вы, что вы… — отмахнулся Михаил Сергеевич. — Это было бы… хмм… глупо. Я про это рассказал лишь для того, чтобы вы понимали, насколько всё серьезно. Ведь ваш друг не сам узнал про ту операцию и не сам придумал вызвать вас в Москву. Кто-то ему посоветовал. Скорее всего, в такой форме, что он не мог отказаться. Ну а взамен ему устроили вот такую пересадку в Вене. Может, ещё и денег дадут за хорошее поведение — на первоначальное обустройство на…
Раздался телефонный звонок. Михаил Сергеевич тут же прервался, поднял трубку, послушал, что ему говорит невидимый собеседник, зачем-то кивнул — и завершил разговор, так и не произнеся ни слова. Выражение его лица не изменилось — хотя я готов был поклясться, что заметил что-то неуловимое. Возможно, это просто была игра теней.
— Здание на Лубянке перешло под наш контроль, — нейтральным тоном сказал он. — Но Валентин ранен… Его доставили в госпиталь, врачи говорят, что жизнь вне опасности. Вот теперь всё, пан или пропал. Вынужден попрощаться с вами… езжайте домой и ждите хороших новостей. Они ещё будут.
Когда тебя так выпроваживают — особого выбора нет. Разумеется, мы подчинились.
Хотя мне очень хотелось расспросить старика о том, что случилось с Валентином — но я точно знал, что тот больше ничего не скажет.
Глава 11
Водка с довеском
Обратно мы добирались молча. Александр Васильевич был слишком погружен в себя, а я считал, что он должен сам справиться с тем, что его лучший друг оказался предателем. Я через такое не проходил никогда — впрочем, после института у меня и не было таких друзей, чтобы за них в огонь и в воду и чтобы по их слову лететь за тысячи километров, даже не спрашивая, зачем и почему. Все мои друзья остались в институтской поре, причем дольше всех продержался Жасым, чего в этой жизни явно уже не случится. Знакомые были, приятели тоже, с кем-то мы общались тесно, с кем-то лишь поздравляли друг друга по праздникам, были и те, к кому можно было обратиться за помощью и знать, что они откликнутся, но то ли времена тогда изменились, то ли ещё что в воздухе повисло — никого из них другом я бы не назвал.
А здесь у многих взрослых уже людей оставались очень крепкие связи с теми, с кем они когда-то учились вместе в школе или институте, жили в одном дворе. Я это знал по отцу — он поддерживал контакты почти со всем своим классом, был в курсе, кто чем живет, кому что нужно, чем он может помочь и у кого просить помощи в случае нужды. Впрочем, такое вообще было характерно для небольших городков — а наш город хоть и считался относительно крупным, но был натуральной деревней в смысле человеческих отношений. В деревнях я жил и мог сравнивать.
Так что я понимал, что Александру Васильевичу очень плохо, но не мог — насколько именно плохо. Поэтому и не лез с разговорами, вместо этого внимательно следя за окружающей обстановкой.
Меня удивило, что под землей, в метро, никак не сказались события, которые явно происходили на поверхности. Было уже очень поздно, и московское метро в этот субботний вечер вело себя как обычно — дежурные сидели у турникетов и эскалаторов, редкие пассажиры терпеливо дожидались поездов, которые следовали с увеличенным интервалом. Не было никаких усиленных милицейских патрулей — да и обычных тоже; я считал, что МВД никто о грядущем перевороте не предупредил, и там пока не успели отреагировать, хотя с момента прохода колонны техники от Ходынского поля вниз по Ленинградке прошло уже часа полтора.
В итоге мы спокойно добрались до своей станции, правда, я повез нас через кольцевую. Проверять, что происходит в центре, мне не хотелось совершенно, тем более что нужный нам переход с зеленой на оранжевую ветку находился слишком близко к Кремлю и к Лубянке, где явно не обошлось без стрельбы.
И лишь на длинном эскалаторе Щербаковской-Алексеевской отец Аллы внезапно сказал:
— Выпить хочется.
Желание было простым и понятным. Я бы тоже не отказался от нескольких бутылок пива, вот только магазины уже давно не работали, а дома у нас был только бабушкин стратегический запас водки — ну и остатки коньяка имелись.
— Дома водка есть, думаю, Елизавета Петровна поделится, — осторожно предложил я.
— Да не дома, — поморщившись, отмахнулся Александр Васильевич. — Давно я при матери не напивался… она же потом с меня живого не слезет. Где-нибудь на лавочке, из горла, как в юности…
— И без закуски? — уточнил я.
— Её-то точно сейчас не найдешь…
— В ресторан можно какой-нибудь, — задумчиво предложил я. — Но они тоже уже на грани закрытия. Да и обстановка не располагает по злачным заведениям таскаться.
— Это точно — не располагает, — откликнулся он эхом. — Жаль, что умная мысля приходит только опосля. Знал бы про это всё, ещё днем бы озаботился…
Тут у меня в голове щелкнуло — и я вспомнил. После того, как Горбачев объявил сухой закон, чуть ли не единственным способом добыть спиртное в любое время суток стали автомобили с шашечками. Таксисты обычно не обманывали, хотя у них можно было легко нарваться на водку не самого хорошего