СТРАДАНИЕ, КОТОРОЕ НАС ОСЧАСТЛИВЛИВАЕТ
В годы моей юности сексуального просвещения не было ни дома, ни в школе. В десять лет я думал, что дети появляются на свет через расширяющийся для этого пупок матери. В одиннадцать-двенадцать лет в разговорах с одноклассниками во время перемен я пытался что-то узнать о сексуальных проблемах. Думалось, что некоторые из них могли бы кое о чем рассказать. Эти ребята знали несколько крепких выражений, в остальном же они были осведомлены еще меньше меня. И особенно меня удивляло то, что многие не особенно даже интересовались вопросами пола, во всяком случае, делали вид, что это их не интересует. Мы все были, что называется, зажаты. Конечно, в рабочих кварталах Берлина дело обстояло по-иному.
Однажды мне одолжили некую брошюру объемом в шестнадцать страниц, написанную плохим языком и напечатанную на плохой бумаге. Но меня разочаровали не столько стиль и качество бумаги этой просветительной брошюры, сколько указание на обложке: «Для молодых людей». Значит, здесь нет ничего для девочек и ничего о них? Ничего о том явлении, которое казалось мне и моим ровесникам загадочным и таинственным, каким-то образом будучи связанным с Луной и отделявшим девочек от всех нас? Короче говоря, ничего о менструациях?
Вместо этого в центре брошюры стояли два тезиса. Молодых читателей заклинали избегать сексуальных контактов до брака, в противном случае им грозили неизлечимые болезни, которыми они могут заразить будущих жен и, может быть, даже будущих детей. Кроме того, читателей настоятельно предостерегали от онанизма, который ведет к ужасным заболеваниям кожи, а то и к слепоте и глухоте.
Содержательнее, чем разговоры на переменах и эта просветительная брошюра, оказалась случайная находка на улице. В урне я заметил упаковку от презерватива. Она казалась пустой, но только казалась: в ней был тонкий сложенный листок — напечатанное мелким шрифтом и очень подробное руководство к использованию. Я взял его с собой, чтобы внимательно прочитать — не потому, что хотел получить информацию о том, как пользоваться кондомом, а потому, что рассчитывал найти здесь конкретную информацию о половом акте. Но это-то и оказалось совсем не просто. Текст был труден и местами вообще непонятен. Он кишел иностранными словами, которых я не знал. К счастью, в нашей квартире был большой словарь Брокгауза. Я принялся за работу, отыскивая иностранные слова, попадавшиеся в этом научном или, скорее, псевдонаучном руководстве к применению, — влагалище, клитор, пенис, эрекция, коитус, оргазм, эякуляция, сперма. Чтение словаря, похоже, грозило стать бесконечным, так как в каждой из этих статей находились другие слова, о которых я хотел получить разъяснение: мастурбация, матка, менструация, сифилис и многие другие.
Так большой словарь Брокгауза стал моим учебником сексуального просвещения, учебником, деловой тон которого меня радовал, а сухость которого разочаровывала.
Но прошло немного времени, и я смог убедиться в том, что те сведения и описания, которые я искал и в которых настоятельно нуждался, можно было найти и в печатных работах совсем другого сорта, где они были гораздо менее деловыми, но зато и куда менее сухими.
Я подумал, что эта инструкция могла бы произвести впечатление на мою кузину, красивую и смышленую девочку всего двумя годами старше и отнюдь не жеманную. Она была очень благодарна за бумажку с плотно напечатанным текстом, которую я показал ей и сразу же великодушно отдал. К счастью, она чувствовала потребность отплатить достойным образом — конечно, желая при этом доказать, что и она живет не в отрыве от жизни и в свои четырнадцать лет уже почти взрослая. Вот она и принесла довольно толстую книгу, которую мне было позволено взять с собой. Но кузина порекомендовала читать только места, отчеркнутые ею.
Вернувшись домой, я заперся с этим даром в ванной, так как ожидал, что мне предстоит знакомство с чем-то неприличным. Но, как вскоре выяснилось, в этой предосторожности не было необходимости. Мне в руки попал серьезный роман, многие пассажи которого, правда, касались сексуальной стороны жизни. Поначалу я читал только эти места, отмеченные на полях. Они мне нравились, я находил их интересными и в то же время привлекательными и даже поэтическими. Меня волновало и то, что было сказано, и то, как было сказано.
С горящим лицом приняв к сведению все то, на что обратила внимание моя двоюродная сестра, я решился пренебречь ее советами и прочитать всю книгу. Я не пожалел об этом. Может быть, тогда я и понял, что главное в литературе. Главное в том, чтобы смысл и выражение, содержание и форма не отделялись друг от друга. Надо только сказать, какая книга помогла мне в ранние годы проникнуть в сущность сексуальных проблем и, пусть на элементарном уровне, в суть литературы. То был роман Германа Гессе «Нарцисс и Гольдмунд».
Когда я в 50-е годы еще раз прочитал эту книгу, то оказалось, что впечатление, которое она когда-то произвела на меня, не сохранилось. Несколько навязчивая смесь из немецкой романтической традиции и оторванной от мира задушевности, из мягкой сентиментальности и яростного презрения к цивилизации показалась мне невыносимой. То же произошло и с другим, в целом более важным романом Гессе — «Степным волком». Я прочитал его трижды, правда, не вполне по доброй воле: в 30-е годы был восхищен, в 50-е разочарован, в 60-е испытал ужас.
И все-таки одна книга Гессе стала «душевным питанием», которое пришлось вполне по вкусу моему поколению. Она и позже трогала и впечатляла меня. Я говорю о его романе о школе «Под колесом». Хотя я не особенно страдал в школе и не подвергался мучениям со стороны учителей, мрачные романы о школьниках были моим любимым чтением, особенно «Приятель Хайн» Эмиля Штрауса, «Душевные смуты воспитанника Тёрлеса» Музиля и, конечно, последняя часть «Будденброков». Тогда меня привело в восторг не только литературное качество этих книг, но также, и даже прежде всего, связанная с этим качеством возможность идентификации, воздействовавшая именно на подростка.
Просвещение, которому способствовали переживания не столько интеллектуала Нарцисса, сколько художника Гольдмунда, я пытался дополнить и углубить и был благодарен, когда мне попадалось что-то подходящее. Я уже довольно рано знал, что Фауст сделал Гретхен беременной, но сцену, в которой это происходило, мне, к сожалению, найти не удалось. Тогда я впервые заподозрил, что самое важное в литературе содержится между строк, между сцен. В «Разбойниках» меня ошеломил грубый рассказ Шпигельберга о нападении на женский монастырь. Как, спрашивал я себя, справится с этой сценой наш учитель немецкого языка и литературы? Он поступил очень просто, перескочив через нее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});