Читать интересную книгу Хозяин зеркал - Екатерина Чернявская

– Не надо, – тихо сказала Герда.

Комариный зуд в ушах вернулся, словно и не девался никуда, словно преследовал девушку всю жизнь, служил неумолчным фоном, глухой издевкой над всем, во что она верила.

– Не надо, я поняла. Я поняла.

«Кривые зеркала. Девочка, не позволь им замутить твое зрение и заледенить сердце».

– Конечно, – проговорила Герда.

Тяжелая пистолетная рукоять – она так и не выпустила эту, да, кажется, «беретту», из руки – тянула вниз. Хотелось лечь на пол и уже не вставать, но девушка переборола слабость.

– Я все поняла. Да, вы видите мир так. А я – иначе. Мы никогда не сойдемся. Но не буду вас за это убивать. Я просто уйду. – Подняв глаза на Кея, она тихо спросила: – Ты позволишь мне уйти? Ты простишь меня за то, что я хотела в тебя выстрелить? Прости, пожалуйста, – теперь я поняла, что в этом ужасном месте ты и не мог стать другим. Прости и отпусти меня, и я вернусь в Долину.

Ответом ей послужил звонкий издевательский смех.

– В Доли-ину? – пропела темноволосая. – Кей, ты ведь не отпустишь девочку на верную смерть, правда? Смерть от жажды, говорят, довольно долгая и болезненная.

Кей неохотно кивнул:

– Тебе нечего делать в Долине, Клара. Ваш колодец давно пересох.

– Почему?!

Юноша, так похожий и непохожий на Джейкоба, совсем по-джейкобовски сцепил пальцы, положил на них подбородок и заговорил:

– Уже в Долине я кое о чем начал догадываться, а здесь, в Городе, нашел список Речей Одинокого. Он был старшим, вернее, приемным сыном Пустынника и той женщины, которую Пустынник нашел в Долине. Да, в Книге Пустынника почти все вранье – к примеру, он не брал жену из кочевников. Придя в Долину, Пустынник нашел цветущий оазис и живущую там семью. Мужа убил, женщину сделал своей, а мальчика, их сына, пощадил, хотя так и не полюбил как родного. Реверент Фрол о многом нам не рассказывал, да и сам, возможно, не знал. Колодцы наполняются водой не от праведных дел и не после рождения детей. Колодцы полнятся кровью убитых врагов. Наследников мужского пола. Поэтому-то колодцев и семь, по числу сыновей Пустынника. Никто из них не дожил до старости, кроме Одинокого, который удалился в горы и поселился там в хижине, перестав общаться и с жителями Долины, и с внешним миром. И все же записки его добрались до Города.

Кей немного помолчал, а затем продолжил:

– Тетя Джан все рассчитала правильно. Я ведь был последним в роду О’Линнов. Если бы Бен убил меня, ваш колодец просуществовал бы еще какое-то время. Может быть, достаточное, чтобы объявить вендетту другому роду. А вот после того, как я ушел… Наверное, ты тоже вскоре ушла. Сколько у вас оставалось воды?

Воды оставалось мало, совсем на донышке, грязной, мутной, тепловатой жижи, которую приходилось процеживать сквозь полотно. И Клара вспомнила – после смерти дядюшки Джейкоба вода в их колодце чуть ли не плеснула через край, но изобилия хватило ненадолго…

– Поверь, я не вру, – тихо добавил Кей. – Если твои родные не покинули Долину, они уже мертвы, а в другую семью тебя не примут. Оставайся в Городе. Ты ведь и вправду хорошо рисуешь. Я куплю тебе мастерскую. А Иенса лучше брось, гнилой он человечек…

Кей, или даже Джейкоб, не важно, говорил еще что-то, только Герда уже не слушала.

Речной склон рушится не сразу. Его долго подмывает вода, точит ветер, но пока корни живых деревьев удерживают почву, склон остается незыблемым. А вот когда деревья умирают одно за другим и корни их становятся сухими и хрупкими…

Герда не слушала, она смотрела на тяжелый пистолет, все еще зажатый в руке. Как его называла Госпожа? Ах да, «беретта». «Беретта» была неудобной, слишком сложной – какие-то кожухи, рычажки, хромированная сталь. Под ногами Герды валялась белая запачкавшаяся муфточка, а рядом с ней – маленький ржавый револьвер. Такой бесполезный, такой игрушечный… Герда разжала пальцы, и тяжелый пистолет-красавец грянулся об пол. Девушка быстро присела и схватила жалкий револьверчик. Взмолившись непонятно кому: «Только бы не вышло осечки!» – она прижала ствол под левую грудь, взвела курок и наконец-то надавила на спуск. Звук выстрела Герда еще услышала, но не услышала ни падения собственного тела, ни отдаленного взрыва, раскрасившего низкие тучи над Центральной площадью огненным цветком.

…Костерок горел у подножия песчаной дюны. У огня сидели двое – мальчишка в полосатом халате Караванщика и рыжеволосая девушка. Услышав шаги, девушка обернулась и со страхом посмотрела на пришедшего из темноты.

– Что ты там видел? – шепнула она.

Караванщик шевельнулся, но ничего не сказал. Кей остановился перед девушкой – скудное пламя совсем прилегло к земле, так что устроившихся у костра обдало холодком – и, глядя в ее глаза цвета морского льда, произнес:

– Все будет хорошо, Клара. Поверь мне.

Девушка улыбнулась.

Интерлюдия

Lux in Tenebris

Кап. Кап. Кап. Кап-кап.

На самом деле, в подвале не раздается никаких звуков, даже жалкого голоса капели. Но узнику ненавистна тишина. Узник любит бряцанье военных маршей, клекот раззадоренных страусов, вопли боевых стервятников, стоны умирающих и торжествующие крики победителей. Он бывший военный. Во имя Аримана, он участвовал в последней из Подземных Войн, пусть и был лишь мальчишкой-кашеваром! Он видел… Он видел, как в тесных расселинах метались окруженные тролли, он помнит, как карабкались по скалам бьярмы, карабкались и срывались, опрокинутые копьями легионеров, как ущелья окутывались пороховым дымом, как рявкали пушки и как вторили им мушкетные залпы… Он видел многое. Теперь он не видел ничего и ничего не слышал. Темнота. Тишина. Даже брегет в его нагрудном кармане на второй день заключения остановился – кончился завод. И приходилось воображать капель, чтобы вонючий страх не полз струйками между лопаток. В подвале было холодно. К счастью, он еще мог чувствовать холод.

Спустя какую-нибудь тысячу тысяч сердечных ударов и воображаемых капель вверху заскрипела дверь. Узник прищурился. За время сидения в погребе его глаза успели отвыкнуть от света. Неяркое сияние свечи почти ослепляло. В ее желтом ореоле обрисовались ступеньки лестницы и фигура спускавшегося человека. Человек в красной сутане и маске. Невысокий. Приземистый. Кажется, с брюшком. От него пахло бриолином и дешевой туалетной водой. Человек не был опасен. От опасных людей пахнет не так.

Человек осторожно, тщательно выбирая, куда поставить ногу на скользких и сточенных временем ступеньках, спустился в подвал. У маски, скрывающей его лицо, не было ни рта, ни носа – лишь провалы глаз. На мгновение узнику вспомнился сверкающий шлем Золотого Полководца. Свет из прошлого разогнал тени, и сердце пропустило два удара – как и всякий раз, когда бывший военный вспоминал его… ее. Прошлое сверкнуло и угасло, оставив сырой погреб и приземистого тюремщика со свечой в руке. Тюремщик присел на корточки и, выпростав из рукава сутаны руку с короткими и толстыми пальцами, вытащил изо рта узника кляп. И снова что-то блеснуло во тьме, блеснуло примерещившимся золотом и кровожадным рубином. На среднем пальце правой руки краснорясого было кольцо. Массивный золотой перстень в форме петушьей головы, а на месте петушиного глаза – алый камень. «Надо запомнить, – подумал старый военный, – вот по этому перстеньку я тебя потом и узнаю». Узник облизнул губы и приготовился.

– Вы меня хорошо слышите? – спросил тюремщик. Свечу он держал низко, и от того глазные отверстия маски казались глубокими, как две ведущие в бездну шахты, а длинный нос выдавался вперед подобием птичьего клюва.

– Я вас слышу. Что вам от меня нужно? По какому праву?..

Нет, с тюремщиками разговаривают не так.

– Как вы посмели меня захватить? Я граф Роган фон Вольфенштауэр, глава полиции Города, ветеран трех военных кампаний. Вы соображаете, что с вами сделают, когда поймают?

– Вя-вя-вя, – сказал человек с бесконечным презрением. – Бя-бя. Болтайте языком, пока можете.

– Ты как разговариваешь с дворянином и офицером, мразь?!

– Как хочу, так и разговариваю, – хмыкнул тюремщик. – Мог бы и вообще не разговаривать. Мог бы распороть тебе брюхо и накрутить на шампур твои кишки. Или на штык. Ты же так поступал, а, полковник? Ведь бывало? Накручивал на штык свежую, па́рящую требуху?

– Я воевал…

– Ага, воевал. Поэтому требуху мы в список включать не будем. Там и так всего хватает.

– В какой еще список?

– В список твоих грехов… мразь. В список искажений Первообраза, тех самых, из-за которых мы и поныне обитаем в инферно. В список злодеяний, заставляющих светлого ангела Ориэля рыдать о судьбах мира и отдаляющих час общего спасения…

Узник откинул голову и расхохотался. Смех его не отразился от глухих стен подвала и быстро угас, будто задавленный наброшенным войлоком. Офицер снова взглянул на человека со свечой. Черные дыры маски смотрели равнодушно и терпеливо, как вечность смотрит на карабкающуюся по стеблю травы букашку.