кровь.
– Исчезни, – стонет Моника голосом, который внезапно становится очень низким. – Исчезни, исчезни, исчезни! Убирайся!
Нина хватает старуху за руку, прежде чем та успевает снова оцарапать себе лицо. Смотрит на коротко постриженные ногти.
Нужно подпилить их, как только она уснет.
Нина держит руку Моники мягко, но твердо. Ласково гладит ее. Переводит взгляд на искаженное злобой лицо старухи:
– Я не уйду, пока вы не уснете. И можете возражать сколько угодно.
Юэль
– Я только что был у мамы. У нее щека исцарапана.
– Да, – кивает Элисабет, сжимая руки на столе. – Сегодня ночью произошел инцидент.
Юэлю снова слышится голос ведущего детской программы.
– Инцидент? – переспрашивает Юэль.
– У нее случилась паническая атака, и она расцарапала себе лицо. Но раны неглубокие. На вид хуже, чем на самом деле.
Юэль смотрит на Элисабет. Меняет позу на стуле.
– Ей дали успокоительное, и с утра она вроде бы ничего не помнила, – продолжает Элисабет. – Я сама видела ее за завтраком.
Она наклоняет голову набок. Взгляд становится более искренним, чем когда-либо, но Юэль ни секунды ей не верит.
– К сожалению, деменция дело такое, – вздыхает Элисабет. – Состояние то ухудшается, то улучшается.
– Но в перспективе ей будет все хуже, так? – спрашивает Юэль. – Это движение лишь в одном направлении.
– Мне очень жаль. Но вашей маме здесь хорошо. Лучше, чем где-либо.
Юэль вспоминает, как приезжал сюда подписывать договор. Тогда он почувствовал облегчение: наконец-то ему не придется нести ответственность за маму. Все казалось таким простым.
– У мамы случались другие эпизоды? – спрашивает он.
Элисабет смотрит в стол. Постукивает ручкой по папке, которая лежит перед ней.
– На днях Моника пыталась есть бумагу, – отвечает она. – Но мы успели ее остановить.
– Бумагу? Какую бумагу?
– Бумагу для рисования. Она рисовала табличку с именем на дверь квартиры. И прошлой ночью она разбила стекло в шкафу в комнате отдыха.
Юэль сглатывает.
Мама все еще нуждается в нем. Ему не избежать ответственности за нее только потому, что она живет здесь.
– Она сильно похудела, – говорит Юэль. – Она хорошо питается? Ест что-то кроме бумаги?
Жалкая попытка пошутить, но Элисабет вежливо улыбается:
– Не беспокойтесь. Мы следим за всем, что попадает в ее организм и выходит из него. Она получает достаточно пищи.
Все, что попадает в ее организм и выходит из него. Так вот к чему теперь сводится мамино существование.
– Понимаю, – говорит Юэль, заметив, что голос вот-вот сорвется.
Он благодарит за встречу, выходит в коридор. Эдит склонилась над роллатором на повороте в том месте, где начинается коридор отделения Г.
– Добрый день, – здоровается она. – Меня зовут Эдит Андерссон, я секретарь директора Пальма.
– Добрый день, – отвечает Юэль. – Похоже, у мамы крыша едет так же, как у вас.
Мутные глаза старушки сделались похожими на щелочки. Маленькие руки обхватили ручки роллатора так, что побелели костяшки пальцев. Но в следующее мгновение старое лицо уже снова ничего не выражало.
– Добрый день. Меня зовут Эдит Андерссон, я секретарь директора Пальма.
Юэль идет дальше к маминой квартире.
Мама лежит в постели, кажется, она не двигалась с тех пор, как он ушел в кабинет Элисабет. В окна светит солнце – резкий белый свет, который усиливает все контрасты.
Царапины чем-то смазали, и теперь они блестят. Глаза у мамы провалились внутрь черепа. Их окружают темные тени. Рот полуоткрыт. Зубы кажутся крупнее на похудевшем лице. Юэль смотрит на грудную клетку, чтобы убедиться, что мама все еще дышит. Подходит ближе. Замечает неровный пульс в надгрудинной ямке. Каждый удар – эхо ударов сердца мамы.
После инфаркта оно несколько раз останавливалось на операционном столе. Теперь оно снова как ни в чем не бывало качает кровь.
Сорок лет назад Юэль был частью ее тела. У них была одна система кровообращения на двоих. Ее сердце билось и ради него тоже.
Юэль берет пару журналов и ручку с прикроватного столика. Наливает кофе на стоящей в коридоре тележке, заглядывает в комнату отдыха и констатирует, что там пусто. Смотрит на дверцу шкафа, в которой не хватает одного стекла. Секунду колеблется, а потом садится за стол и открывает журнал, пролистывая рецепты из курицы и рекламу капсул с омега-3. Здесь же интервью с мамой девяти детей, ответы врачей на вопросы читателей и рассказы с кричащими иллюстрациями.
Кроссворды напечатаны на более матовой бумаге. Написанные маминой рукой заглавные буквы заполняют квадраты. Сначала аккуратные, потом все более неровные, неуверенные. Юэль старается не думать об этом, листая страницы дальше в поисках неразгаданного кроссворда. Взгляд останавливается на развороте, где мамины буквы больше не складываются в слова. Юэль всматривается в узор из клеток.
Это же просто… мешанина из букв…
Он представляет себе, как мама лежала в постели, положив журнал на согнутые в коленях ноги. Она тщательно обдумывала слова, прежде чем вписать их. Считала, что разгадывает кроссворды? Или это лишь механическое движение рукой, абсолютно не зависящее от мозга?
– Простите за беспокойство, – говорит кто-то. – Я просто хотела посмотреть, как вы.
Юэль поднимает глаза. В дверном проеме с чашкой в руках стоит беременная женщина. Она с беспокойством смотрит на Юэля, и он закрывает журнал. Берет себя в руки.
– Все в порядке, – говорит он. – Спасибо. Просто столько всего навалилось.
– Я знаю, как это бывает. – Женщина заходит в комнату отдыха.
Она тяжело садится напротив Юэля. Он сразу же начинает искать пути отхода, предлог, чтобы убраться отсюда. Я как раз хотел вернуться к маме. Но встречается с приветливым взглядом молодой женщины и немного расслабляется. Та вытирает лоб тонким рукавом своего платья для беременных. Мешает ложкой в чайной чашке. – Похоже, ждать осталось недолго, – говорит Юэль, кивая на большой живот.
– Да, ему пора выбираться оттуда. Я переходила уже неделю.
Юэль встает и протягивает руку, чтобы женщина могла до нее достать. Женщина представляется Фредрикой. – Не понимаю, откуда у вас берутся силы приезжать сюда каждый день с таким животом, – говорит Юэль и снова садится.
– Я тоже. Знаете, что самое тяжелое? Думаю, вы единственный, кто еще не подбежал потрогать мой живот. Старушки накидываются на него, только завидев меня. И персонал ведет себя не лучше.
– Обещаю держаться на расстоянии. Это ваш первый ребенок?
– Нет. У меня есть сын, ему пять лет. Ему здесь не нравится, а я не хочу его заставлять.
– Понимаю его.
Фредрика осторожно пьет чай.
– Да уж, тут бывает очень оживленно, – усмехается она. – Его напугал Петрус.
– Петрус?
– У которого ампутированы ноги. – Женщина проводит рукой сверху