«Стало быть, — заключила я, — мы можем столкнуться с Пьеро нос к носу, но он так и не догадается, что я та самая милашка из аптеки, его бывшая возлюбленная».
Живот у меня подводило от голода, но я решила, что пора и честь знать. Бенито у одного из столов за обе щеки уплетал запеченных в тесте перепелов. В глазах у него стояли слезы: блюдо, судя по всему, густо приправили острым перцем.
— Мне пора домой, — сказала я ему. — Надо хотя бы приготовить себе спальное место на ночь — я ведь даже на верхние этажи еще не поднимался.
— Хочешь, я пойду с тобой? — спросил он с набитым ртом.
Как ни смешно, но я оценила его жертву в угоду нашей дружбе нескольких часов от роду.
— Не глупи, — урезонила я его, уходя. — Оставайся, здесь столько вкусностей.
— Еще будут танцы! — крикнул он вслед, словно соблазняя меня.
Мне так и хотелось поиздеваться: «Наверное, и фигуры для танцев выдумывал Лоренцо де Медичи». Позже я узнала, что так оно и было.
По лестнице, примыкавшей к восточной стене дома и, к счастью, не утратившей прочности, я поднялась на второй этаж. Там, к моему изумлению и восторгу, оказалась вполне приличная, относительно чистая гостиная. По фасаду дома были расположены два больших окна. Я распахнула их — оба выходили на улицу. У противоположной, примыкавшей к садику стены находился значительных размеров камин. В окошко рядом с ним я увидела, как мой мул внизу деловито объедает кустики. Судя по его довольной жующей морде, Ксенофонт уже совершенно освоился в здешнем заднем дворике.
Одно из помещений на третьем этаже можно было использовать под кухню, а в другом я обнаружила главную семейную собственность любого итальянца — двуспальную кровать с деревянным каркасом для балдахина. Самой постели, правда, не было — одна только рама. Пыль в спальне лежала толстым слоем, и стоило мне переступить порог, как она густым облачком взметнулась вокруг меня.
Пролетом выше со стороны улицы находилась комнатка, когда-то, вероятно, тоже служившая спальней, но обустроенная старшим Браччолини под кабинет. Тут стоял простой письменный стол, вызвавший у меня тем не менее прилив энтузиазма, а одну из стен занимали полки, где, без сомнения, раньше хранились книги. Я улыбнулась, почувствовав себя почти дома: это жилище в чем-то очень напоминало папенькино. Не каждому человеку придет в голову обзаводиться кабинетом, а держать у себя книги вздумается и вовсе немногим.
Этот дом хранил память об учености прежних хозяев, и мой папенька не был здесь чужим. Кто знает, может быть, тома, некогда украшавшие эти полки, были приобретены или переписаны папенькой и его спутником в одном из их увлекательных путешествий, а потом попали в качестве подарка к отцу Поджо, бывшему папенькиному покровителю?
Но самая большая радость ждала меня впереди. На узенькой площадке напротив кабинета я приметила запертую дверцу. На ней висел массивный замок, но до того проржавелый, что хватило одного удара черенком метлы, чтобы дверь целиком слетела с петель. Папенька предупреждал меня, что в моем новом жилье имеется потайная лаборатория, ведь старик Браччолини помимо траволечения практиковал еще и алхимию. Он обучил обеим премудростям и Эрнесто, поэтому, вышибив дверь в самую еретическую из комнат дома, я ощутила радостный трепет от предвкушения, но никак не от неизвестности.
Лабораторного оснащения в комнатке почти не осталось, поэтому неискушенный глаз вряд ли догадался бы о ее истинном предназначении. Мне, однако, это ничего не стоило. Расположено помещение было на верхнем этаже, окнами в садик, то есть в самом недоступном уголке дома. В нем до сих пор витал впитавшийся в стены и пол еле уловимый запах серы с примесью резковатых ртутных паров. Длинные столешницы были испещрены пятнами и подпалинами, точь-в-точь как в папенькиной лаборатории. И наконец, у дальней стены располагался атенор — не привычная жаровня или очаг, у которого можно обогреться в студеный вечер, а печь, где разжигают воистину адское пламя и, однажды запалив, поддерживают его постоянно, со священническим рвением, не давая погаснуть ни под каким предлогом.
К этому времени солнце село, и мне пришлось с немалыми предосторожностями спускаться по темной лестнице на первый этаж и разыскивать среди пожиток лампу. При ее тусклом свете я подмела и вымыла спальню, тщательно очистив каркас кровати от паутины и крысиного помета, а затем не без внутренней дрожи внесла наверх жидкий матрасик, простыни, одеяла и подушку и разложила все это на дощатом основании.
Как только я покончила с приготовлениями ко сну, меня одолела страшная усталость и я едва нашла в себе силы раздеться, потом повалилась на постель и крепко уснула.
ГЛАВА 9
Мой юный приятель Бенито сдержал слово, и в последующие несколько недель мы с ним намывали и заново отделывали первые два этажа моего дома. Выше он не поднимался: все книги и алхимическое оборудование я тайком перенесла на верхний этаж, спальню же решила тоже никому не показывать.
Трудился Бенито с присущей ему жизнерадостностью, не унывая, но также еще и потому, что, получив мои лекарские услуги в обмен на помощь в уборке, он значительно повысил свой авторитет у домочадцев.
Закрыв носы и рты платками, мы вначале взялись за самую неприятную работу: отскоблили аптеку и кладовую от въевшейся грязи, заодно отодрав негодные, пораженные черной плесенью стенные филенки и половицы. Бенито оказался исправным плотником и заменил прогнившие плашки принесенными из дома дощечками: отец Бенито смастерил себе в саду сарай, а излишки любезно подарил мне.
Особую гордость внушала мне застекленная витрина аптеки, которую я намыла водой с уксусом, а потом отполировала до сияющей прозрачности. Аптечные полки, полы и стены были гладко начищены песком, а затем свежеокрашены в три различных оттенка зеленого. Надраенный с борным мылом и сверкающий белизной травертиновый прилавок мог по праву считаться символом процветания будущего заведения, а для кладовки Бенито смастерил неприступные для крыс крепкие ящики.
Меня немного беспокоило, что из-за скудости числа банок и бутылочек с лекарствами мои полки будут казаться голыми, и я хитроумно заполнила пустоты множеством пучков из трав, вместо того чтобы, по папенькиному примеру, вывешивать их в кладовой. Так, совместив хозяйственное и торговое помещения, я оживила вид своей аптеки и существенно улучшила запах в ней.
За несколько предшествовавших открытию недель в мою дверь совали нос толпы любопытных соседей и прохожих. Я со всеми ними охотно перезнакомилась, и все они, как впоследствии обнаружилось, были флорентийцы до мозга костей — дружелюбные, но без доверчивости, не выносившие тупости и обожающие посплетничать. У себя в Винчи я воздерживалась от пустой болтовни — здесь же с готовностью предавалась ей. Так мне всего легче было узнавать последние новости, к тому же гости, с которыми я сейчас дружески трепала языком, после открытия аптеки вполне могли стать в ней завсегдатаями. И чем меньше подозрений вызовет у будущих посетителей мой нынешний облик, тем лучше.