В феврале 1916 года меня несколько раз вызывали в СПетербург. У нас в ходу был новый план: официальное Бюро британской пропаганды в С.Петербурге под руко водством английских журналистов. Хью Валыюль и Хе рольд Вильяме (лучший и наиболее скромный из британ ских экспертов по России) были его главными инициато рами. Затем должно было быть организовано отделение в Москве. Оно должно было находиться под моим надзо ром, и в качестве пропагандиста я пригласил Ликиардо пуло. В С.Петербурге Бюро пропаганды было строго официальным учреждением с специальными отделами и собственным персоналом. Я создал свою организацию в Москве из недр генерального консульства без всякой помпы и огласки. В этой области я был в состоянии оказывать значительное влияние на местную прессу и накачивать ее официальной пропагандой без того, чтобы она это почувствовала. Мне нравилась эта часть моей работы, хотя она требовала большого такта, в особенно сти, когда дело дошло до выборов литературной делега ции из московских журналистов, которую мы посылали в Англию, согласно нашей новой политике. Доминирую щей идеей было то, что когда эти писатели увидят, как напрягает свои силы Англия, они напишут об этом в русской прессе, и тогда нам реже придется слышать о том, что англичане держат свой флот под стеклянным колпаком и что они решили бороться до последней капли русской крови. Один из писателей, которого я пригласил или которого мне было предложено пригласить, был граф А.Н. Толстой, гладкий, жирный представитель оо гемы с большим литературным талантом, но с сильным пристрастием к жизненным благам. Граф Толстой ныне, чтобы не потерять этих благ, примирился с большевнка ми и за счет одной или двух пьес против Романовых сумел остаться буржуазным индивидуалистом в стран , где даже литература коммунизирована. д ^a
Как раз в это время я получил от сэра м»
Бьюкенена телеграмму, где мне предлагалось подгото вить встречу британской морской делегации в порядке осуществления новой программы пропаганды, посланной в Москву. Предупреждение это было получено мною ровно за два дня до приезда. Я не был удостоен каких либо указаний по вопросу о том, из каких источников черпать финансовые средства для содержания высшего командного состава Его Величества. Эта загадка являет ся одной из немногих проблем, разрешение которых британское правительство неизменно предоставляет ини циативе и карману местного работника. Единственное, что я знал — это то, что семеро старших офицеров нашей подводной флотилии — все очень храбрые джентльмены, потопившие несколько германских крейсеров и огромное число менее крупных единиц, — приедут в Москву 15 февраля и проведут там четыре дня. Им даны указания во всем полагаться полностью на меня.
И британская колония, и мои русские друзья, по со бственной инициативе и с изумительной щедростью, при шли мне в помощь. В один вечер я заполнил свою программу. Мой старый приятель Челноков обещал «раут» в Городской думе. Госпожа Носова, сестра бра тьев Рябушинских, богатейших людей в Москве, взяла на себя устройство в своем особняке банкета с обедом на 100 персон и танцами. Княгиня Гагарина организовала при ем. Управляющий государственными театрами обещался устроить в кратчайший срок торжественный спектакль в опере. Балиев, владелец «Летучей мыши», и Московский артистический клуб взялись повеселить гостей своими собственными силами. Британский клуб, без чьей помо щи мои собственные усилия принять почетных британ ских гостей оказались бы тщетными, организовал первый из этих пышных англорусских банкетов, которые до революции являлись кровью и плотью — не говоря об икре и водке — англорусской дружбы в Москве.
Посещение имело полный успех. Быть может, для флота ныне наступили тяжелые времена, но мой опыт в отношении британских морских офицеров за границей был самым счастливым. В значительно большей степени, чем армейские офицеры, они обладают даром умиро творять и производить впечатление на иностранцев. Они умеют распускать себя, не теряя достоинства. Среди них редко встречаются твердолобые. Семеро моих подводни ков очень быстро приспособились к своей новой роли.
Они приехали как «львы», но это были ручные и добро желательные «львы». Они позволяли себя гладитьОи! братались с балеринами и официальными чинами И Кроми, их глава, офицер не по годам серьезный, в одном случае выступил с блестящим результатом. Случай этот представился на ужине, который давал Алатр — артисти ческий и театральный клуб — в честь наших молодых гостей. Ужин сопровождался экспромтным дивертисмен том, во время которого лучшие московские балерины и певицы танцевали и пели для поощрения нашего пищева рения. Уже поздно ночью русские потребовали от Кроми, чтобы он выступил, заявляя, что только это их удовлет ворит. Его потащили на эстраду. Высокого роста, сму глый, байроновского типа, с дугообразными бровями и бакенбардами, он без малейшего волнения оглядел публику.
— Леди и джентльмены, — сказал он, — все вы артисты, музыканты, поэты, писатели, художники, ком позиторы — вы — творцы. То, что вы сотворили на долгие годы, переживет вас. Мы же простые моряки. Мы разрушаем. Но со всей искренностью мы можем заявить, что в этой войне мы разрушаем, чтобы то, что вы сотво рили, могло жить.
Это была самая короткая и по своему эффекту самая волнующая речь, которую я когдалибо слышал в России. Русские были в восторге. Приезд подводников совпал с взятием Эрзерума русской армией на Кавказе, и на протяжении четырех дней мы жили в атмосфере ликую щего оптимизма. Что касается меня, то я нашел лишь один изъян в гармонично составленной программе. В Английском клубе первую речь произнес я. В течение двух дней я репетировал ее перед женой и верным «Ли ки», который, как секретарь Московского художественно го театра, был знатоком декламации. Я произнес ее с волнением и скромно. Там было трогательное упомина ние о тех, которые в литературном смысле этих слов тонули на море со своими судами. Речь моя вызвала слезы на моих глазах и глазах публики. Однако, к моему огорчению, речь эта не приводилась в газетных отчетах. Русский морской штаб, опасаясь того, что может слу читься, если немцы узнают, что командиры британских подводных лодок отсутствуют на своих кораблях, ооста вил строжайшей цензурой весь приезд делегации.
С отъездом морской делегации Москва вернулась к
своему первоначальному пессимизму, несколько отлича ющемуся от петербургского пессимизма тем, что в нем отсутствовали признаки злорадного пацифизма. Москва была готова сражаться до конца. Это не мешало пред чувствию, что конец может быть гибельным.
В этот момент предчувствия усугублялись германским наступлением на Верден и притоком в Москву аристокра тических польских беженцев. Эти поляки имели нездоро вое влияние. Внешне они были привлекательны. Они внесли много приятности в московскую светскую жизнь. Их страсть к политическим спорам дала много свежего материала моим отчетам. Несмотря на то что я был склонен сочувствовать их страданиям, ближайшее зна комство с ними вызвало во мне чувство недоверия и даже отвращения. Я терпеть не мог ту манеру, с которой они принимали теплое гостеприимство, оказываемое им по всюду. Они отвечали насмешками над своими хозяевами, делая при этом вид, что они презирают честных москов ских буржуа.
Еще меньше переваривал я их эгоистичное чванство и пессимизм. Апогея это чувство достигло, когда однажды вечером — во время наиболее критического периода на ступления на Верден — развязный, но пустой шляхтич заметил в присутствии главы французской военной мис сии: «Если Верден будет взят, падет и Париж. Как это будет ужасно для польского вопроса». Это только один из многих примеров польской бестактности. Между тем этот народ, никогда не умевший самостоятельно устроить свою жизнь и, разумеется, мало чем содейство вавший делу союзников в войне, был по Версальскому договору награжден большим отрезком территории, чем какая бы то ни было другая нация.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Весной 1916 года у меня опять разболелось горло. На этот раз болезнь сопровождалась жестоким приступом депрессии. Мне казалось, что все разваливается. Даже Челноков выражал недовольство по поводу того, что английские фирмы не выполняют военных заказов, и в первый раз сомнение в победе союзников закралось в меня. Мое мрачное настроение было немного рассеяно неожиданным приездом Хью Вальполя, неотразимого в
.норме Красного Креста и как всегда не^к™ Серженного и бодрого оптимиста £, то^™^ нулся из Англии, где появилась его первая unnVn К" сия «Темный лес», которая имела там большой venet Он привез мне сахару и коекаких пряностей YT„?, лестной оценки моей работы, от лорда Роберта Сзсил^ I других членов Министерства иностранных дел. Псгсле em отъезда мне опять стало не по себе. Приближалась Пас ха, и жена уговорила меня бросить работу на несколько дней.