Я, генерал Корнилов — сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что мне лично ничего не надо, кроме сохранения Великой России, и клянусь довести народ — путем победы над врагом — до Учредительного собрания, на котором он сам решит свои судьбы и выберет уклад новой государственной жизни.
Предать же Россию в руки ее исконного врага — германскаго племени — и сделать русский народ рабами немцев — я не в силах. И предпочитаю умереть на поле чести и брани, чтобы не видеть позора и срама русской земли. Русский народ, в твоих руках жизнь твоей Родины!»
Тут, конечно, Главковерх сам перегнул, смешав в кучу «коней и людей». Керенский, конечно, боролся за власть как умел, но обвинять его, а тем более ВСЁ правительство в том, что они «действуют в полном согласии с планами германского генерального штаба», было верхом легкомыслия. Этим он настроил против себя и тех министров, которые далеко не сочувствовали премьеру. Но генерала уже несло. 29 августа Корнилов выпустил еще одно обращение, в котором прямо обвинял в сговоре Временное правительство, большевиков и Германию. При этом он навесил на «заговорщиков» пожар на Казанском пороховом заводе 14 августа, в результате чего погибли 19 человек, было уничтожено 12 тысяч пулеметов (всего за 1914-17 годы было произведено и доставлено на фронт около 30 тысяч пулеметов) и 1 млн снарядов, 542 здания были разрушены, 152 из них полностью, потеряно 1,8 млн пудов (29,5 тысячи тонн) нефти (на самом деле пожар был вызван окурком, небрежно брошенным караульным возле железнодорожной станции, где стояли вагоны с огнеприпасами). Чувствуется «рука мастера» прапорщика Завойко. Главковерх призвал не подчиняться распоряжениям правительства. В риторике Корнилова уже появились фразы «расшибить» не только большевистский «Смольный», но и вполне демократический «Зимний». При этом главком предупреждал железнодорожников, что в случае неподчинения его приказам «будет карать беспощадно.
Деникин и его начштаба Марков своей позиции не скрывали. Как писал сам главкоюз: «Все надежды на возрождение армии и спасение страны мирным путем рухнули. Я не делал себе никаких иллюзий относительно последствий подобного столкновения между генералом Корниловым и Керенским и не ожидал благополучного окончания, разве только корпус Крымова спасет положение. Вместе с тем, я ни одного дня, ни одного часа не считал возможным отожествлять себя идейно с Временным правительством, которое признавал преступным, и поэтому тотчас же послал ему телеграмму следующего содержания: «Я солдат и не привык играть в прятки. 16 июня, на совещании с членами Временного правительства, я заявил, что целым рядом военных мероприятий оно разрушило, растлило армию и втоптало в грязь наши боевые знамена. Оставление свое на посту главнокомандующего я понял тогда как сознание Временным правительством своего тяжкого греха перед Родиной, и желание исправить содеянное зло. Сегодня, получив известие, что генерал Корнилов, предъявивший известные требования, могущие еще спасти страну и армию, смещается с поста Верховного главнокомандующего, видя в этом возвращение власти на путь планомерного разрушения армии и, следовательно, гибели страны; считаю долгом довести до сведения Временного правительства, что по этому пути я с ним не пойду. Деникин».
Телеграмма Деникина также была разослана всем командующим фронтами. Генералы Клембовский (Северный фронт), Балуев (Западный), Щербачев (Румынский) также высказались против отстранения Главковерха. Более того, Клембовский после Лукомского также послал Керенскому телеграмму с отказом занять место главковерха, ссылаясь на то, что «не чувствую в себе ни достаточно сил, ни достаточно уменья для столь ответственной работы в переживаемое тяжелое и трудное время». Замену же Корнилова он посчитал «крайне опасной, когда угроза внешнего врага целости и свободы родины повелительно требует скорейшего проведения мер для поднятия дисциплины и боеспособности армии».
О поддержке Временного правительства заявили лишь командующий самым удаленным Кавказским фронтом генерал от инфантерии Пржевальский (двоюродный брат знаменитого путешественника) и командующий Московским военным округом генерал-майор Александр Верховский (эсер), разгромивший в июле большевистские выступления в Ельце, Нижнем Новгороде, Твери, Владимире, Липецке и др. На всякий случай могилевский гарнизон в составе Корниловского ударного полка (три батальона капитана Неженцева), Текинского конного полка (пять сотен полковника барона фон Кюгельхена) и Георгиевского батальона (полковника Тимановского) был приведен в полную боевую готовность в ожидании возможного противодействия местного совета. Была отправлена телеграмма на Дон атаману Каледину, в Киев к генералу Абраму Драгомирову с приказом взять власть в городе в свои руки на автомобиле уехал курьер (арестован по дороге). Командзапу Балуеву было приказано установить контроль над Витебском и Оршей (тот и не подумал выполнять приказ до прояснения ситуации).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Уже потом на следствии Корнилов признавался: «Я решил выступить открыто и, произведя давление на Временное правительство, заставить его:
1. исключить из своего состава тех министров, которые, по имеющимся у меня сведениям, были явными предателями Родины; 2. перестроиться так, чтобы стране была гарантирована сильная и твердая власть. Для оказания давления на правительство я решил воспользоваться 3-м конным корпусом генерала Крымова, которому и приказал продолжать сосредоточение к Петрограду».
К этому моменту большая часть эшелонов 1-й Донской дивизии стояла в Пскове, Туземная дивизия — на станции Дно (той самой, где подписал отречение последний русский император), Уссурийская дивизия растеклась от Великих Лук до Новосокольников.
Французский дипломат Луи де Фобьен написал в своем дневнике от 29 августа: «Керенский — тщеславный и жалкий до удовольствий адвокатишко, мечтавший стать главой России только потому, что спал в кровати императора… создал комитет народного спасения из восьми членов… Но в это время Корнилов… со своими войсками двинулся к Петроград. Народ, как кажется, на его стороне. Сегодня ждут вступления Корнилова в столицу».
В Зимний срочно примчались кадет Милюков и генерал Алексеев, предлагая свои услуги по посредничеству в урегулировании, как всем казалось, неизбежного кровопролития. Воспрял духом бывший Главковерх, ряд министров намекали ему на то, что не прочь видеть его во главе правительства. У Алексеева вновь появился шанс «спасти Россию» в свою пользу.
Вроде бы расклад сил был на стороне заговорщиков, но не зря ведь Керенский качнулся «влево» — в дело вступили сонмы агитаторов из социалистических партий. К разложению скучающих в эшелонах и ничего не подозревающих о происходящих событиях казаков и горцев подключились все находившиеся вдоль железной дороги солдатские комитеты, Советы, путейцы, рабочие и пр. Аргументы были убийственные для неграмотных вояк — «Корнилов идет с помещиками и капиталистами, чтобы вернуть царя, чтобы закабалить крестьян и рабочих». Вранье нагромождали на вранье, не скупясь сдабривать его откровенными фальшивками. Естественно, что уже изрядно подзабывшим царя кавалеристам возвращения «темного прошлого» не хотелось, а о контрпропаганде Корнилов не позаботился, опасаясь утечки информации. Его офицерам нечего было растолковывать солдатам, те сами ничего не знали. Даже горцев Туземной дивизии, почти не говоривших по-русски, встретили распропагандированные представители проходившего в эти дни в столице Мусульманского съезда во главе с внуком имама Шамиля, которому отводилась роль «знамени Керенского». Пользуясь родным языком и Кораном, они моментально разложили их боевой дух. На всех станциях казаки, горцы и солдаты местных гарнизонов до хрипоты митинговали, уговаривая друг друга быть «братьями» и отстаивать «свободу». Естественно, что казаки не знали, что их ведут «топить в крови революцию», ибо им говорили о защите Питера от немцев. А «топить в крови» они не согласны.