С остальным он был согласен, в том числе и с объявлением столицы на военном положении. Расходились лишь в деталях. Работавший передаточным звеном между правительством и Ставкой Савинков в Могилеве передавал просьбу премьера, чтобы не вводить в Питер «туземцев», «ибо неудобно, что русские дела решают инородцы». Просил бывший террорист также не ставить во главе 3-го конного корпуса генерала Крымова, который не скрывал своей неприязни к «этим господам из Таврического», так как «с его именем связываются такие побуждения, которыми он, может быть, и не руководствуется». Глава военного кабинета Керенского, его шурин из Генерального штаба полковник Владимир Барановский вкрадчиво наставлял главкома: «Конечно, необходимо действовать самым решительным образом и ударить так, чтобы это почувствовала вся Россия».
Сам же Корнилов убеждал Савинкова, что будет настаивать на изгнании из правительства социалистов, обещая все же поддержку самому премьеру.
Каждый вел свою отдельную игру. Вор пытался украсть дубинку у другого вора.
Керенский, призывая Корнилова на Петроград, вероятнее всего, рассчитывал его руками сделать все «грязное дело», а потом, убрав политических соперников, с почетом отправить в отставку либо свалить всю ответственность на «мятежника». Делиться властью никак не входило в его планы «спасения революции».
Корнилов, демонстрируя лояльность, вероятнее всего, под шумок предполагал разогнать советы (еще лучше перестрелять), разоружить Красную гвардию и ликвидировать большевиков и эсеров. А потом либо превратить Керенского в декоративную фигуру и установить «твердую власть», либо вовсе обойтись без него, став диктатором до созыва Учредительного собрания.
Савинков был дальновиднее всех, имея влияние на обоих. В Керенском он не сомневался: «военный министр Керенский руководствовался не только интересами армии, но и настроениями и резолюциями Петроградского Совета, состоявшего в значительной степени из людей большевистского и циммервальдовского образа мыслей, чуждых идее родины, любви к отечеству и заботы о сохранении фронта». Савинков без обиняков называл его «самовлюбленным жен-премьером от революции». Относительно Корнилова тоже иллюзий не питал, считая, что тот — слон в посудной лавке, но на данном политическом этапе без него не обойтись. Сам Савинков выигрывал при любом раскладе, так как либо за Керенским, либо за Корниловым рассчитывал стать фигурой № 2, которая зачастую в России всегда является № 1. К тому же бывший террорист предполагался на должность губернатора Петрограда после объявления столицы на военном положении, а это уже само по себе необъятная власть.
Деникин писал о нем: «Сильный, жестокий, чуждый каких бы то ни было сдерживающих начал «условной морали», презиравший и Временное правительство, и Керенского, в интересах целесообразности, по своему понимаемых, поддерживающий правительство, но готовый каждую минуту смести его — он видел в Корнилове лишь орудие борьбы для достижения сильной революционной власти, в которой ему должно было принадлежать первенствующее значение».
Опытный конспиратор Савинков надеялся меж двух огней зажечь собственный факел и под шумок «равноудалить» от власти обоих титанов, заняв главный пост в стране.
В столице существовала организация, которая прямо поддерживала Корнилова, пытаясь сделать его «знаменем» борьбы с развалом власти. Так называемый «Республиканский центр», образованный в мае 1917 года и состоявший главным образом из молодых офицеров, делал ставку на популярного главкома как символ будущего порядка на фронте и в тылу. «Центр» со знаменем Корнилова получил поддержку у таких серьезных финансистов, как глава Московского банка Петр Рябушинский, председатель правления Русско-Азиатского банка Алексей Путилов, глава Санкт-Петербургского международного банка Александр Вышнеградский, члены правления Сибирского торгового банка Владимир Тарновский и Федор Липский, председатель Финляндского отделения Русско-Английской торговой палаты Николай Белоцветов, Петр Финисов и др. Пытались банкиры привлечь к деятельности «Центра» и бывшего командующего Черноморским флотом адмирала Александра Колчака, чьи взгляды на наведение жесткого порядка были широко известны.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
С другой стороны, вокруг совершенно не разбиравшегося в политических хитросплетениях главкома быстро возникла камарилья мелких авантюристов и откровенных проходимцев, преследовавших мелкоэгоистические цели.
«Наиболее странным и необъяснимым, — писал Деникин, — является то влияние, которое имели на ход событий окружавшие Корнилова (малоизвестные и не внушавшие доверия) политические деятели в лице Завойко (прапорщик, ординарец Корнилова), Филоненко, Аладьина, Добрынского и т. д…Появление всех их вокруг Корнилова внесло элемент некоторого авантюризма и несерьезности, отражавшихся на всем движении, связанном с его именем. Один из членов Временного правительства говорил мне, что когда 27 (августа) на заседании правительства был прочитан список министров с именами Филоненко, Аладъина, Завойко, то даже у лиц, искренне расположенных к Корнилову, опустились руки. Стоит прочесть повествование Владимира Львова, изображающего сцены и разговоры за кулисами корниловского выступления, и если даже одну половину отнести на долю своеобразного восприятия автора, то другая в достаточной степени рисует хлестаковщину и легкомыслие «политического окружения».
К примеру, подпоручик Максимилиан Филоненко спал и видел себя министром иностранных дел, а когда генерал Лукомский спросил, в уме ли он, милостиво согласился принять портфель министра внутренних дел. Прапорщик Василий Завойко-Курбатов был уверен, что лучшего министра финансов, чем он, не найти, и намеревался созвать «Земский Собор». Лукомский писал об этой авантюрной личности: «Его роль при Корнилове была довольно значительная, так как Завойко отлично владел пером, составлял всякого рода официальные бумаги, написал брошюру «Первый народный Главнокомандующий Лавр Георгиевич Корнилов» (1917)» сумел заслужить полное доверие Корнилова, и последний нередко поручал ему от своего имени сноситься с теми или иными людьми». Вероятнее всего, безграничное доверие Корнилова к нему зиждилось на его родстве с банкиром Путиловым, широких связях этого уездного предводителя подольского дворянства в промышленных кругах.
Как писал о нем барон Петр Врангель: «Завойко, бывший помещик, кажется, Подольской губернии, последние годы до войны, разорившись на хозяйстве, занялся финансовыми делами. Он был управляющим нефтяной фирмы братьев Лианозовых, директором и членом правлений целого ряда коммерческих предприятий. После переворота он, оставив дела, занялся политической работой. Последнее время, зачислившись в ряды армии, состоял ординарцем при главнокомандующем Петербургским военным округом, а с назначением генерала Корнилова командующим армией последовал за ним… Завойко произвел на меня впечатление весьма бойкого, неглупого и способного человека, в то же время в значительной мере фантазера».
«Трудовик» Алексей Аладьин (из крестьян) еще в Думе прославился своей политической беспринципностью, бросаясь от марксистов к эсерам-боевикам (был в составе савинковской Боевой группы), от террористов к трудовикам, от трудовиков к крайним реакционерам. Аладьин вообще запросто брал на себя наглость от имени Корнилова посылать телеграмму атаману Каледину с приказом начать движение на Москву и от имени главкома и «Союза офицеров» требовать, чтобы ни один министерский пост не замещался без ведома Ставки. Здесь был профессор Алексей Яковлев, попросту укравший большевистские лозунги и якобы собирающийся тут же раздать земельные наделы солдатам. Иван Добрынский, возглавлявший владикавказское отделение «Союза георгиевских кавалеров» и клятвенно заверявший, что по первому сигналу выставит до 40 тысяч горцев и направит их куда пожелает Корнилов
Следует признать, что и самого Деникина это ничему не научило. Уже через год вокруг него самого завертится карусель собственной «нечистой силы», с которой аполитичный генерал не сможет совладать и которая напрочь дискредитирует Белую Идею.