Сконфуженный поражением мятежа Корнилов в Быхове встретил Деникина с распростертыми объятиями:
— Очень сердитесь на меня за то, что я втянул вас в дело, столь вас скомпроментировавшее?
— Полноте, Лавр Георгиевич, наше дело общенациональное, в таком деле личные невзгоды ни при чем.
Дело еще далеко не было окончено. «Белое дело» только начиналось. Сразу же по приезде «бердичевской группы» состоялось собрание всех сидельцев (в разное время от 24 до 32 человек, случайно арестованные генералы Сергиевский и Панский были вскоре выпущены), на котором рассматривался вопрос: продолжать или считать дело оконченным? Двух мнений не было — за продолжение высказались единогласно. Предстояло, наконец, выработать единую и понятную всем идеологию, способную объединить всех сторонников корниловской «платформы». Четкую программу удержания страны и армии от развала.
«Политику» взял на себя единственный политик из сидельцев экс-депутат Аладьин, предложивший создать целую партию. Это вызвало бурные возражения. Как, собственно, и личность Аладьина, которому председатель Главного комитета Союза офицеров армии и флота Леонид Новосильцев напомнил, что именно тот в 1906 году, еще будучи депутатом от «Трудовой группы», после разгона 1-й Государственной Думы пытался поднять на борьбу против империи финскую Красную гвардию, а затем убеждал правительство США не давать займов России, пока ее власти «не прекратят политику репрессий инакомыслящих».
Эту идею отклонил Деникин, заметивший, что такая своеобразная постановка вопроса не соответствует «ни времени, ни месту, ни характеру корниловского движения, ни нашему профессиональному призванию». Генералы настаивали на внепартийности «августовского движения», как чисто патриотического во имя «национальной идеи». Вообще в Быхове были собраны «люди самых разнообразных взглядов, в преобладающем большинстве совершенно чуждые политике и объединенные только большим или меньшим соучастием в корниловском выступлении и безусловным сочувствием ему». Страшно далеки они были не только от «народа», но и от политики вообще.
Он вспоминал: «Вечером в камере 6, как самой поместительной, собирались обыкновенно арестованные для общей беседы и слушания очередных докладов. Иногда доклады были дельные и интересные, иногда совсем дилетантские. Темы — крайне разнообразные: Кисляков докладывал, например, стройную систему организации временного управления с «вопросительным знаком» во главе, долженствовавшим изображать фигурально диктатуру; Корнилов рассказывал о мартовских днях в Петрограде; Никаноров — о торговых договорах и православной общине (приходы); Новосильцев рисовал милую пастель на тему о русской старине и роде Гончаровых; Аладьин делал экскурсии в область потустороннего мира. Никогда не выступал Лукомский. Он только оппонировал или поддерживал высказанные положения; характерной чертой его речи было всегда конкретное, реальное трактование всякого вопроса: он не вдавался в идеологию, а обсуждал только целесообразность. Его речь с некоторым оттенком скептицизма и обыкновенно хорошо обоснованная не раз умеряла пыл и фантазию увлекавшихся.
Все разговоры сводились, однако, в конце концов к одному вопросу, наиболее мучительному и больному — о русской смуте и о способах ее прекращения.
Впрочем, политические идеалы вообще не углублялись и поэтому быховцев не разделяли. Средством же спасения страны, невзирая на постигшую недавно неудачу, всеми признавалось только одно — заключавшееся в схеме Кислякова.
День кончался обыкновенно в нашей камере, иногда с гостями, иногда в беседе втроем: Романовский, Марков и я».
В постоянных спорах и полемике выковывалась идеология «Белого дела», основой которого стало национальное движение, противостоявшее интернациональному развалу. Основные положения ее, которые потом получили наименование «Программы Быхова», или «Корниловской программы», сводились к следующему:
l) Установление правительственной власти, совершенно независимой от всяких безответственных организаций — впредь до Учредительного собрания.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
2) Установление на местах органов власти и суда, независимых от самочинных организаций.
3) Война в полном единении с союзниками до заключения скорейшего мира, обеспечивающего достояние и жизненные интересы России.
4) Создание боеспособной армии и организованного тыла — без политики, без вмешательства комитетов и комиссаров и с твердой дисциплиной.
5) Обеспечение жизнедеятельности страны и армии путем упорядочения транспорта и восстановления продуктивности работы фабрик и заводов; упорядочение продовольственного дела привлечением к нему кооперативов и торгового аппарата, регулируемых правительством.
6) Разрешение основных государственных, национальных и социальных вопросов откладывается до Учредительного собрания.
Во главу угла ставилась не личная власть кого бы то ни было, даже не диктатура, а формирование такого правительства, которое сумело бы навести в стране порядок, который смог бы продержаться до Учредительного собрания и установления того образа правления, угодного «всей земле».
Романовский записал в «Быховском альманахе»: «Могут расстрелять Корнилова, отправить на каторгу его соучастников, но «корниловщина» в России не погибнет, так как «корниловщина» — это любовь к Родине, желание спасти Россию, а эти высокие побуждения не забросать никакой грязью, не затоптать никаким ненавистникам России».
Таким образом, была программа, были люди, была идея, но не было денег на ее воплощение.
Тут вновь объявился генерал Алексеев, который через союзного корниловцам Милюкова попытался потревожить основных «спонсоров» движения из «Совещания общественных деятелей», где кадеты играли заметную роль. Он направил письмо Вышнеградскому, Путилову и прочим банкирам: «Семьи заключенных офицеров начинают голодать. Для спасения их нужно собрать и дать комитету Союза офицеров до 300 тыс. рублей. Я настойчиво прошу их прийти на помощь. Не бросят же они на произвол судьбы и голодание семьи тех, с которыми они были связаны общностью идеи и подготовки».
«Спонсоры» без всякого энтузиазма отнеслись к воззваниям тряхнуть мошной. В успех дела они уже не верили. Зато появился непотопляемый прапорщик Завойко, поставивший «рэкет» на поток. С его подачи и от имени Корнилова к различным финансистам стали являться непонятные личности, требовавшие «пожертвования» ради «спасения России», предъявляя якобы подлинные письма плененного Главковерха. Следует заметить, что не исключено, что некоторые из них были подлинными. Корнилов по-детски продолжал доверять явному авантюристу Завойко и вполне мог подмахнуть некоторые сомнительные воззвания (известны 12 писем за его подписью у прапорщика). Еще Милюков отмечал в нем «детскую доверчивость к людям, умевшим ему польстить». В любом случае в Быхов уже стали поступать жалобы на вымогательство.
Зато был результат: в конце октября из Москвы доставили первый «транш» — около 40 тысяч рублей.
Обрадованный Корнилов поручил несостоявшемуся «министру финансов» Завойко создать единую центральную кассу в Новочеркасске, особый комитет и контроль для распоряжения собираемыми деньгами и наблюдения за их использованием. Тот распорядился ими как надо — к декабрю в Новочеркасске в кассе Добровольческой армии было пусто.
Отметим, вроде как святое Белое (не даром был выбран именно этот цвет) дело начиналось с финансовых махинаций, откровенного мошенничества и спекуляций. Именно мздоимство и казнокрадство его и провалят спустя всего лишь три года.
ГРАБЛИ КЕРЕНСКОГО
Слово, данное Духонину, сохраняло свою силу вплоть до большевистского переворота в Петрограде. Никто не сомневался, что заключение в Быхове — это не конец, а всего лишь начало борьбы. Все ожидали скорого освобождения с тем, чтобы вновь взяться за оружие, но уже действуя наверняка, без интеллигентского слюнтяйства. Либо освобождения извне, либо возможности для «самоосвобождения».