и с крушения малых льдин от общего массива. И тот судьбоносный день смягчил общее отношение Стеллы к малознакомому сокурснику. А уж дальнейший «бурный паводок» Эдуард обеспечил: он доставал девушкам билеты на премьеры в оперный и драматический театр, водил их на концерты подлинных мастеров культуры, приглашал на художественные выставки.
Добиваясь расположения дамы сердца и «оттаивания льдинки», Хорин ни на секунду не расслаблялся, не позволял себе фамильярности и амикошонства. И даже не помышлял о фривольности или флирте, подарках и подношениях, до которых падки отдельные женщины. Последовательно и прилежно он пытался стать для Кораблёвой сначала товарищем, а затем – другом. И под его осторожными и продуманными подступами недотрога потихоньку поддавалась, поддавалась, поддавалась…
Вся нечеловеческая натуга Эдуарда пошла прахом и лопнула одним махом той злополучной осенью, когда третьекурсница Стелла Кораблёва прочитала заметку в одной из среднегорских газет. В сентябре началась предвыборная кампания по выборам в местные органы власти. Естественно, кандидаты «валили» конкурентов. Средства массовой информации захлестнула волна компромата на соискателей синекур. В числе прочих газета «Среднегорские новости» опубликовала сенсационную статью, автор которой делал прозрачный экивок в адрес закрытого акционерного общества «Недра Рифея», представив его хозяина Сытнова заказчиком убийства подполковника милиции Кораблёва и его жены. А вице-президентом той фирмы, между прочим, был отец Эдуарда – Пётр Леонидович Хорин.
В тот день Стелла единственный раз по собственной инициативе отыскала сынка олигарха областного масштаба. Увидев Кораблёву, Эдуард не сразу узнал в ней всегда выдержанную и тактичную особу. Она, молча и грубо, всучила ему газету «Среднегорские новости», ткнув пальцем в обведённую фломастером и затёртую почти до дыр колонку. Неосведомлённый и застигнутый врасплох Эдуард, трижды вчитавшись в прямой и подстрочный смысл, поднял на девушку ошеломлённые глаза.
– Вы, господин Хорин, благоденствуете на крови моей мамы и моего папы! – с лицом бледнее, чем полотенце, на котором несут гроб, бросила ему обвинение Кораблёва.
– Но…Стелла…Этого не может быть…Сейчас на Сытнова лишь ленивый…не оправлялся, – пытался возражать отпрыск нувориша.
– Я была у папиных друзей в управлении внутренних дел, – отчеканила девушка. – Я была у редактора газеты Михайлова. Они располагают этими…оперативными данными на Сытнова.
– Ну, хорошо, Сытнов…, – лепетал Эдуард. – Но мой папа – зам по разработкам. Это как главный инженер, как главный технолог…
– Вы, господин Хорин, – один из последышей банды кровососов! – оборвала его студентка.
– Стелла, соображай, что говоришь! – запротестовал тот. – Да за такие слова…
– Угу! Фильтруй базар! – с ненавистью усмехнулась его обличительница. – Так, кажется, говорят в вашей шайке?
– Стеллочка! – спохватился Хорин, попытавшись сделать шаг навстречу. – Да при чём же тут я?!
– Не приближайтесь ко мне! – отшатнулась от него, точно от заразного, Кораблёва. – Или я плюну прямо в вашу гадкую физиономию! И больше не подходите никогда: меня от вас тошнит! Будьте вы прокляты вместе со своим упырём Сытновым!
3
За плечами вице-президента компании «Недра Рифея» Хорина всегда была безупречная трудовая биография. От «пэтэушника» из обычной рабочей семьи к тридцати пяти годам он дорос до главного инженера крупнейшего на Урале производственного объединения. Затем грянула приватизация и эпоха первоначального накопления капитала со всеми вытекающими отсюда последствиями. Акционирование в эпоху президента Ельцина носило сугубо номенклатурный характер. По нему «красные директора», компрадорская часть бывшей партийно-советской верхушки и финансовые воротилы получали возможность прибрать к рукам «валявшуюся общенародную собственность». Взамен же Ельцин и компания приобретали социальную опору и союзников в сфере управления сверху донизу, от Москвы до Владивостока, в лице нарождавшихся нуворишей.
Молох конкуренции и борьбы за выживание требовал безжалостности, изворотливости и принесения жертв на алтарь наживы. И новых буржуа Сытнова и Хорина логика капиталистического развития заставила «крутиться». В том числе всеми доступными методами ликвидировать соперников, подкупать власть предержащую, участвовать в залоговых аукционах, позволявших «за так» прибрать бывшее государственное имущество. А как вы хотели?! Ежели САМ Генри Форд признавался, что готов дотошно отчитаться перед обществом за каждый заработанный доллар, кроме первого миллиона.
Впрочем, в фирме «Недра Рифея» на всём этом преимущественно сосредоточился Сытнов. «Внешняя политика» составляла его епархию. В компетенцию Хорина входила «внутренняя политика»: собственно организация производства и техническое перевооружение.
Известно, что и на старуху бывает проруха. Для собственников компании «Недра Рифея» сия зловредная бабка непредсказуемо явилась в виде «мента» Кораблёва. Это он «раскопал» хитроумную и дурнопахнущую аферу, от которой запахло жареным не только для Сытнова.
Асы хозяйственного следствия и сыска – большая редкость во все времена. А в начале девяностых годов века двадцатого, когда приспособленцы из милиции бежали шустрее, чем тараканы от озверевшего и оголодавшего дезинфектора из санитарно-эпидемиологической станции, корифеи «ментовского» мастерства были явлением уникальным. С такими людьми считались. С такими людьми пытались поладить. Их склоняли к компромиссу.
Кораблёв на сделку с совестью не пошёл. Угроз не убоялся. На жирный кус не польстился. Оказался слишком «прынципиальным». Чрезмерно идейным. «Мент» заигрался, подняв профессиональную функцию выше планки бытия. Он сам склонил стрелку терпения к значению «экстремум». Он сам подвиг врагов к применению сталинской формулы: нет человека – нет проблемы.
Сытнов решил проблему один, без Хорина: чем меньше подельников, тем надёжнее. Но Пётр про «гнилую махинацию», а равно про того, кто «надыбал это большое обувалово», конечно, знал. И сожжение настырного подполковника с женой повергло вице-президента компании в шок: таким макаром любого сгноят! Однако ж, на совещаниях он исправно «ручкался» с Сытновым, на корпоративах поднимал тосты за здоровье президента компании, а в баньке тёр ему спинку. А как вы хотели?! Жить-то надо. Вон, на Нюрнбергском процессе казнили десятерых главарей-фашистов, да двое вздёрнулись сами. А остальные-то отделались лёгким испугом.
Посему Хорин справедливо считал, что он «не при делах». Он по Фрейду задвинул назойливую совесть в глубинные пласты подсознания и забросал сверху деяниями филантропа, совершёнными во искупление грехов. И пусть раскаяние иногда смердело исподтишка, как прорываются миазмы у разлагающейся сифилитической проститутки, прикрывшей провалившийся нос душистым батистовым платочком, однако «понос издыхающего милосердия» случался всё реже. И Пётр Леонидович стал благополучно забывать о нравственном отступничестве.
Тем сентябрьским днём Хорин прогуливался по аллейкам сада респектабельной загородной виллы и по памяти читал «Евгения Онегина», когда туда примчался на иномарке Эдуард. В норме младший сын был типичным флегматиком, но сегодня нечто экстраординарное выбило его из колеи: он задыхался от волнения, очки на его лице сбились набок, пуговицы пиджака были неправильно застёгнуты. От машины к нему Эдуард почти бежал (чего с ним вообще не случалось), а потому прихрамывал заметнее обычного.
– Пап! Па-папа!…Вы что…Вы с С-сы-ы-тновым заказали ми-милиционера Кораблёва?! Это правда? – без всяких предисловий
выпалил он.
Три фактора подвели Хорина-старшего: общая размагниченность от атмосферы домашнего очага, внезапность вопроса, а в довершение и то, что своему любимцу было чрезвычайно сложно лгать.
– …Заказали?…С Сытновым?…Откуда тебе?…Что