МИЛОН РАКИЧ (1876-1938)
СИМОНИДА (Фреска в монастыре Грачаница)
Кто злобно ослепил тебя, царица?Албанец дикий, под покровом ночи,Когда луна по плитам серебрится,Кривым ножом твои царапал очи.
Но не дерзнул рукой коснуться грубойКороны царской с покрывалом тканымИ пышных кос под ним; лицо и губыПомиловал в смятении нежданном.
И в тихом храме, на колонне стройной,Мозаикой одета и забвеньем,Над темным миром ты паришь покойноПечальным белым царственным виденьем.
Как звезды, что — угаснув — на прощаньеВсё шлют нам свет чудесный и нетленный,И видят люди трепет, цвет, сияньеСветил, давно ушедших из вселенной, —
Так светят мне прощенною обидойИз темноты многовековой ночиПечально и чудесно, Симонида,Твои давно померкнувшие очи.
ДЕСАНКА МАКСИМОВИЧ (1898—1993)
ЗИМНИЙ ДЕНЬ
Целый день тихонько снег весенний падал,Как с деревьев цвет.О, как в этот вечер, о, как я бы жадноУлетела в новый неизвестный свет!Далеко отсюда в цветопаде снежномЛегкая, как стих,Чтоб тебе доверить слов источник нежный —Теплых, новых, светлых, собственных моих!И под вечер тоже снег тихонько падалМягок, синь и густ.Я тебе была бы в этот вечер рада –Только нет тебя. И сад мой бел и пуст.С пасмурного неба на землю слетаетСнег – за прядью прядь.Но стоять одной под снежными цветами,Но – одной стоять!
С ЭСТОНСКОГО
МАРИЕ УНДЕР (1883-1980)
МЫ ЖДЕМ
Разбились племени живые звенья,родной очаг погашен смертной тенью.
Душа и плоть чужой стране не рады.Мы не живем — проходим с жизнью рядом.
Глаза расширены от ожиданья,но прямы плечи под крестом страданья.
Он легок нам — в одно упорно верим:жизнь наш должник, она вернет потерю.
И от души к душе мольба сквозь годы:приди, о день сверкающей свободы!
Тот день, что матерью зовет и ищетдетей потерянных на пепелище,
тот день, что нам вернет лицо и имя,чтоб снова стали мертвые живыми!
Явись же день, в святом и вольном свете, –мы ждем тебя в слезах, твои родные дети.
Мы ждем тебя всё твёрже, всё спокойней,так легче жить, так умереть достойней.
СТРАНСТВИЕ ВО СНЕ
Посв. Антсу ОрасуВода расступилась под вихрем студеным,вскипела река,я, плюнув в ладони, гребла исступленно,я челн уводила рукой моряка.
Вот берег, причал. Я осмелюсь ли, нет ли?На что я решусь?Как небо здесь юно, как шелест приветлив, —не смею иль смею, я здесь остаюсь.
Я воздух вдыхала и вновь выдыхаладо хрипа в груди,и влажная зелень меня призывала,шепча первозданным дыханьем: «Приди!»
Ручей заплескал под цветами вербены,ответила: «Гей!Я здесь камышовые выведу стены,здесь место для хижины будет моей».
К ручью, как к сосцу припадает младенец,приникнув, пила —и сила вливалась, и предкам в Эдеме,казалось, я ближе еще не была.
Вот пегие кони, храпя, прогремелисквозь лес во весь дух…А ягоды! Ягод глаза голубели,звенели в ветвях, лепетали вокруг.
Диковинных рыб я руками ловила.Стрекозий полетпрожег мое сердце с блаженною силой,и кем я была — кто на свете поймет?
Когда ж я, богине равна, поднималадымящийся сноп,услышала: кто-то хихикнул сначала,и с шипом нахмурился остров лесной.
В моем благодатном приюте — сопенье,насмешливый вопль:и пяля глаза, в опадающей пене,шут глупо воскликнул: «И только всего?»
Я вижу — мир чуждый меня окружает,а лодки-то — нет.И здесь я чужая, и там я чужая,его ж одного потеряла и след.
И что-то терзало, и что-то томило:мне место не здесь, —в спокойную прелесть счастливого миравнесу я тоски и страдания весть.
Понять сатанинский обман невозможно:судьба такова.Я плачу на камне в пыли придорожной —так сироты плачут, так плачет вдова.
АЛЕКСИС РАННИТ (1914-1985)
МОРЕ
Море, властная подруга, снова я с тобой,снова слабому навстречу рушится прибой.
Я как рыба, чей на суше пересохший ротзнает: вещему стремленью ты – один исход.
Легких волн твоих спирали, белизной звеня,всё заполнили, оправой оплели меня.
Оплели — и вдруг сорвали, подняли со дна,вознося из мертвой жизни, из земного сна
в глубину, — и новым взлетом из небытиянад твоей бесстрастной гладью, чистая моя.
Цветом северных купальниц расцвела луна,и в серебряный и в желтый блеск облечена.
Грудь твоя зыбится ровно. Ночь — и счастья песнь,округлясь высоким сводом, мир объемлет весь.
Но творящий склад и меру, где возникнуть могстройным волн чередованьем слаженный поток?
Каждый взмах волны измерен, каждый вольный звонточно схеме мирозданья строго подчинен.
Слышу четкий пульс планеты в шепоте песка,плеске падающей птицы, ветре мокрых скал.
Знаю: прежде чем предвечный хаос укрощен,прежде света, прежде слова — ритма был закон.
Так в лучах призывных ритма скованно гориттвой простор – как этот камень, черный диорит.
Твердый, льющийся предельной красотою стал,как мелодия растущий, твой живой кристалл.
Эту строгость и движенье, сдержанность и взлетзвон прозрачного прибоя сквозь меня поет.
Станет ли моею правдой твой прямой урок,ритм — струенье совершенства, ритм суровый рок?
СИНИЙ
Из всех я синий цвет избрал —в нем все свиданья наши живы.Как хорошо: еще мокрапалитра реющим разливом.
Синь глубины и дали взлет, —а ты и выше, и глубинней,как затаенной страсти лед,как голос твой прозрачно-синий.
Но мерить холод синевойя не могу, — под синью этойон жжет, последний пламень твой,струеньем внутреннего света.
ЭСТОНСКИЙ ГРАВЕР ЭДУАРД ВИЙРАЛЬТ(I)
Неспешен труд мыслителя. Терпенье —его наставник. Время — друг его.Души упорной скрытое гореньепрозрачное рождает мастерство.
Штриха алхимик и хирург познанья,своей науки лучший ученик —дал светлой тени черное сиянье,прикосновеньем в глубину проник.
Блистательный, бесстрашный, как тореро,без промаха вонзающий клинок,он рыцарь духа, ремесла и меры,но никогда жонглер или игрок.
Штрих — мягче линии простой и нежнойдевичьего плеча. И штрих — стрела.И белого песка извив прибрежный.И быстрый блеск далекого весла.
Удар бича. И тихое касанье.Блаженный штиль. И разъяренный шквал.Крик. Инока прилежного молчанье.Улыбки неба. Дьявольский оскал.
И времени земному непокорныйдух Мастера — первоначальный штрих,вознесший пламя ледяное формыпревыше чувств и помыслов людских.
CANTUS FIRMUS