Читать интересную книгу Прикладная метафизика - Александр Секацкий

Мы видим вамггирион в действии. Инициированное коллективное тело жаждет крови и рвется к ней, не обращая внимания на инстинкт самосохранения. Герои отважно сражаются с нечистью, «теряя в борьбе» одного за другим своих товарищей. Сейчас станет жертвой еще один: клыки вампира уже оказались в роковой близости от его горла. Но вампир внезапно отступает, теряя к добыче интерес. Зритель, в соответствии с правилами игры, тут же догадывается, что бедняга уже подвергся укусу и, стало быть, «овампирился». Теперь, не приходя в сознание свершившегося факта, он мчится сквозь туннель и вот-вот присоединится к вампириону. Для нападавшего это означает, что потенциальный объект исчез с экрана тепловизора. Выходит, что датчики вампириона не фиксируют отдельной телесности, они чуют лишь круговую циркуляцию крови — не той, что уже влилась в Океанос, а той, которая еще пульсирует в замкнутости автономного круга кровообращения. Вамгшрион пребывает в непрерывной экспансии в соответствии с четкой системой распознавания «свой-чужой», регистрируемой вампирической оптикой. По идее, после исчезновения из зоны чутья всех потенциальных объектов, дальнейшее поведение вампириона должно определяться набранной «критической массой». Если некий критический уровень не достигнут, коллективное тело впадает в режим анабиоза: состояние суперанимации отзывается назад (по народной версии — криком петуха или первым лучом солнца). Если же естественная скорость набрана и рубеж преодолен, то туннельный проскок ведет в следующее состояние, в режим «штормящего Океаноса», когда разрушению подлежит уже случайная телесная дистрибуция самого вампириона.

Скорость полураспада вампириона, разделяющая разные режимы его бытия, есть некая константа, сопоставимая с такой физической константой, как скорость света. Просто скорость света, входящая в знаменитую формулу Эйнштейна Е=тс2, описывает поведение привычных элементарных частиц, прежде всего фотонов. Интересующая нас скорость проскока (ее можно назвать супербиозом в противоположность анабиозу) описывает поведение вампирионов. Она, в принципе, тоже может быть измерена — но, увы, возникают некоторые проблемы с экспериментальной площадкой. Между тем важность константы супербиоза вытекает из важности характеризуемого ею феномена. Если бы не эффект сверхдальнего проскока, самопроизвольного перехода в режим штормящего Океаноса, стойкие очаги суперанимации перекрыли бы возможность существования «простой» анимации. Или, иными словами, уничтожили бы все живое. Жизнь, упакованная в отдельные организмы, существует в тени великой константы — и человечество тут не исключение. Если бы экспансия вампириона могла продолжаться и за барьером константы супербиоза, не помогли бы никакие гарлические аксессуары.

Сквозной характер туннельного перехода, не задерживающий трансформацию в зоне психического, казалось бы, напрочь исключает очеловечивание зова Океаноса: откликнувшееся на зов существо не может быть человеком; оно, по определению, вампир. Все это так, если речь идет о границах психе-души, об универсальном психологическом измерении. Но в сфере разумности, также обретенной в разломе антропогенеза, туннельные эффекты находят свое применение. «Могущество разума лишь столь велико, насколько он решится сначала отпустить себя, а затем и восстановить себя из абсолютной разорванности»[41], — эти слова Гегеля указывают на динамический аспект разумности. Эталоном абсолютной разорванности как раз и является дискретно мерцающий режим бытия вампира. Вампирическое входит в игры разума как показатель скорости — скорости схватывания в кантовском смысле и, прежде всего, скорости негации. Принципиальная проницаемость мира для мышления есть результат использования туннельных переходов и туннельных эффектов — и пусть даже итоговая картинка оказывается предельно смутной, расплывчатой, как на экране воображаемого тепловизора, — но именно она обеспечивает данность мира в состоянии сразу. Дальнейшая работа рефлексии под картезианским девизом ясного и отчетливого постепенно очертит контуры «хороших форм», выявит и зафиксирует нужные контрасты, создаст точки отсчета для последующей энумерации. Вампир — плохой феноменолог, зато он настоящий мастер трансцендирования.

Психическое отделено от зоны сверханимации не только содержательно, но и в строго определенном формальном смысле. Формальный принцип запрещает трансформации и тем более туннельные переходы на территории психе; нарушение «запрета» попросту означает слом психики (психоз), самым характерным признаком которого как раз и является немотивированность переходов, отсутствие мостика между поведенческими диспозициями: настроение перестает быть постепенно меняющимся фоном, оно становится результатом мгновенного перестроения.

Вампирический приход в ряде случаев оказывается идеальной моделирующей системой безумия: эпилептический припадок, кататонический ступор, калейдоскопическая смена состояний при паранойе, шизофреническое раздвоение или мультипликация личности — все это следствия расщепления целостной психики на отдельные голоса, приказы или команды[42]. Часть таких приказов хранится в коллективном бессознательном как наследие антропогенеза.

Принципиальное различие между синтезом вампириона и фатальными шизотенденциями состоит в том, что в последнем случае отсутствует единый полюс притяжения, отсутствует даже такой слабый эрзац-регулятор единства, как логика. Именно поэтому обитатели сумасшедшего дома представляют собой самый неорганизованный коллектив на свете. Иными словами, все вампиры счастливы одинаково, а каждый шизофреник несчастен по-своему. Но есть и сходство, состоящее в том, что даже локальные одержимости, неспособные к трансляции за пределы данного тела (расщепленного архипелага психе), приводят к резкому повышению физической силы (силы маньяка), поскольку устраняется зависание и перекличка голосов сменяется диктатом единственного слышимого голоса.

Таким образом, можно отметить любопытное обстоятельство: если в норме человек характеризуется самым низким КПД использования своих физических возможностей (на порядок ниже других млекопитающих и тем более насекомых), то в состоянии вампириона, когда происходит прорыв сверхвитальности, КПД оказывается максимальным, сравнимым лишь с другими прорывами Ж1, наподобие уже упоминавшихся нашествий саранчи или термитов. Исходя из сказанного, можно понять, как безобидные некрофаги-палеоантропы, проскакивая через туннель зова крови, превращались в Хищника, по сравнению с которым саблезубый тигр был просто киской.

Ressentiment

В этом пункте метафизика вампиризма образует целый узел превратностей. Гарлические предосторожности смыкаются с интеллектуальным реваншизмом, упадок витальности — с торжеством гуманизма, психологическая экспансия сопереживания, проникновения в душу другого замещает форму проникновения в другого, инициированную голосом крови. Что случилось с вампирами, какова доля остаточного вампирического начала в универсуме человеческого на сегодняшний день? Наконец, что будет, если продуценты гарлических цивилизаций, микровиталы, смогут установить тотальные глушители на всех каналах трансляции зова, если, так сказать, в оппозиции «свежее — консервированное» первый полюс исчезнет вообще?

Ответить на все вопросы сейчас не представляется возможным — требуется еще множество исследовательских усилий и, прежде всего, совершенствование вампирической оптики как метафизического инструмента. Но осуществить предварительный экскурс можно, оттолкнувшись от фигуры Ницше. В работе «К генеалогии морали» Ницше вводит понятие ressentiment, оказавшееся едва ли не самым плодотворным в наследии великого мыслителя[43].

В кратком изложении суть дела выглядит следующим образом. Формирование европейской цивилизации сопровождается вымиранием «господина», для определения которого Ницше вводит несколько пробных терминов: «благородный», «Ubermensch», «свободный ум», «человек прямой чувственности» и др. На смену приходит одомашненный, «изморалившийся» персонаж, человек рессентимента, по своему экзистенциальному проекту не имеющий почти ничего общего с благородным господином[44]. Результатом этой грандиозной перемены стала психологизация экзистенции, или формирование вторичной, отраженной реактивной чувственности.

Прямая чувственность есть калейдоскоп чистых состояний души, где гнев, ликование, скорбь или ярость являются эталонами однородных, насыщенных аффектов. Состояния не наслаиваются друг на друга, а последовательно предъявляются к проживанию и, что для нас самое важное, не вступают в смешение: не образуют химер. Раскладка прямой чувственности господина характеризуется единством воли и желания в каждом отдельном модусе бытия. Интенсивность, простота и бесстрашие суть главные модальности чистого кристалла души. Ressentiment знаменуется преобладанием вторичного, реактивного строя аффектов и вялотекущей реакцией взаимодействия (лучше будет сказать «взаиморазъедания» автономных модусов бытия, в результате чего образуются многочисленные контаминации, исследованием которых и занимается психология во всех ее ипостасях. Возникают зависть, злорадство, раздражительность, робость и еще великое множество сложных промежуточных состояний, для описания которых литература не жалеет произведений: сама художественная литература становится регистрацией рессентимента по преимуществу.