слышу.
Извинение, очевидно, было принято. Опять заплескались голоса, зазвякали чашки, блюдца, ложки.
— Строго у вас, — заметил Мурин.
Краснота постепенно отступала с лица Андриана. Он утер рукавом лоб. Мурин подумал, что здесь, в ямской части, порядки были едва ли не столь же чинные, что и в аристократической гостиной. Просто на свой лад.
— Извини, — сказал. — Договори же, что хотел.
— Бабец эта не по воздуху прилетела. Так? Не приплыла. И ножками через весь город не пришла. Так?
— Вероятно. Но не понимаю, куда ты клонишь.
Глаза Андриана заблестели:
— Она приехала! На извозчике. Вряд ли ж у нее свой выезд. Был.
— Хм, — Мурин ухватился за подбородок. — Ты прав.
— Конечно, я прав. И этот извозчик, конечно же, может точно сказать, откуда он ее привез.
— Если только помнит.
— Такое любой себе отметит: девка да в игорный дом.
— Будем надеяться, что и тут ты прав.
— Конечно, я прав. Предоставь это мне.
Подошла Тиина:
— Господина офицера ожидает извозчик у крыльца.
Андриан с вызовом посмотрел на Мурина.
Тот вздохнул, вынул кошелек и подал Тиине монету:
— На чай передай ему, будь любезна. За напрасное беспокойство.
Они поднялись.
— Ты ступай, обожди там малость, — сказал Андриан. — У меня тут дельце.
Мурин прислушался к своему органону: нет ли «дельца» и у него самого. Но в уборную пока не хотелось. Он взял с лавки шинель и набросил на плечи.
Мурин вышел в моросящую темень. Холод тут же обложил ему голову. Верно все говорят, похоже, зима в этом году будет ранней и суровой.
«Какой все-таки безумный город», — пришло ему вдруг на ум: дома, мостовые, набережные — небо, вода, камень, камень, камень. Почти и не увидишь обычных природных знаков осени, типа желтых листьев или побуревшей травы. Приход ее ощущаешь по тому, что короче стали дни, студенее воздух, сырым холодом тянет от камней. Мурин поежился. Где там Андриан, застрял он там в нужнике, что ли?
Палаш уже доел и, вероятно, задремал, приподняв заднее копыто. Шкура его блестела. Наконец Андриан вышел.
— Я уж думал, ты в дыру там упал, — поприветствовал его Мурин.
Андриан шагнул к коню, с силой провел по крупу, стряхнул с руки капли, покачал головой:
— Эк вымок.
Конь сразу весь подобрался. Андриан отвязал пустой мешок, скомкал его, сунул под сиденье, на котором уже утвердился Мурин. После сытного ужина и чая он был готов рыскать хоть всю ночь в поисках извозчика, который отвез Колобка к игорному дому.
— Куда сейчас? — нетерпеливо спросил Мурин.
— Как куда?
— Где его искать будем?
— Он сам нас найдет. А мы — сохнуть. Отдыхать. По домам.
Андриан поднял на коляске капюшон. Зарядил дождь.
Мурин проснулся среди ночи от боли в ноге. Боль была такой, что застучали зубы. Он нащупал свечу, запалил. Откинул одеяло. Ощупал конечность. Свет точно заставил боль отступить. Лишь дергало. Но терпимо. Сердце колотилось. «Опять». Мурину стало страшно. Неужели опять. Опять быть калекой! Опять мир превратится в череду препятствий: лестницы, ступени колясок, пороги. Он долго лежал и прислушивался к тому, что происходило в теле. Ночь была чисто петербургская. Ветер завывал и швырял о стекло пригоршни капель. Стучало по жестяному карнизу. Булькало и шипело снаружи. Постепенно ему стало казаться, что и голова его становится зыбкой, как бы подтаивает, звуки эти заглушали боль, убаюкивали. Ему показалось, что он забылся всего на мгновение. Голос лакея вырвал его из забытья:
— Ваше благородие… Ваше благородие…
Голос был извиняющийся.
Мурин увидел трясущийся свет. Лампу лакей держал в руке. За окном темень. В комнате мгла.
— Милостиво прошу-с меня извинить…
— Что? Ты спятил? — Мурин оторвал лохматую голову от подушки: — Который час?
— Ваш человек там, внизу. Он заявил, что вы изволили-с приказать вас разбудить-с…
— Какой человек?
На лице у лакея отразился ужас, он представил себе, а что, если «человек там, внизу» попросту наврал. Пошутил.
— Кучер-с… Ваш-с…
Мурин протер глаза, проглотил зевок. Голова была как чугунная.
— А, — пробормотал он сквозь очередной зевок, — кучер.
— Он-с, он-с, — радостно закивал лакей. — Сказал, вы изволили его звать и требовали разбудить немедленно.
«Мерзавец Андриан», — наконец сообразил Мурин. И проснулся. Дело, вероятно, не терпело отлагательств.
— Благодарю.
— Изволите приказать подать бритье? Кофий? Завтрак? Прислать вашего слугу? — кланялся лакей, он испытал облегчение.
— Ничего. Ничего не нужно, — Мурин махнул рукой и отослал его.
Виски сжимало железной лентой. Хотелось завалиться обратно, накрыть голову одеялом. Как бы он сейчас уснул!..
— Кофий! — заорал он вслед запоздало.
На его счастье, из-за двери донеслось:
— Будет исполнено.
Был явно не тот час, когда следовало придавать значение выбритому подбородку, уложенным волосам, опрятности туалета. Мурин ограничился тем, что рубашку, чулки и панталоны надел свежие. Шинель перекинул через руку. Галстух на ходу обмотал вокруг шеи. Уже в коридоре едва не столкнулся с заспанным лакеем. Тот нес на подносе кофий. Мурин, не замедлив шага, взял с подноса дымящуюся чашку. И уже внизу, в прихожей, поставил пустую на столик, где оставляли визитные карточки. Швейцар дрых на стуле, протянув ноги, на пальце дырка, башмаки аккуратно стояли рядом. Мурин тихо толкнул дверь. За завесой дождя в темноте поблескивали очертания упряжки.
— Доброе утро. Что случилось? Ты отыскал извозчика, который ее вез?
Андриан обернулся, с полей его шляпы капало.
— Поехали. Посмотришь, как ты выразился, жизнь.
Осень была Петербургу к лицу. Даже ненастье. Среди влаги и марева очертания дворцов, набережных, улиц казались особенно чисты и тверды. А каменная стать — особенно стройной под набрякшим небом. Но это аристократический Петербург. А здесь, вокруг Сенной площади, все было иначе. Мурин не выдержал:
— Ну и мерзость.
Дома здесь были приземистые, все в потеках, какого-то неопределенного серо-буро-плесневого цвета. В сыром воздухе висел запах гнили и помоев. Из арок тянуло мочой и говном. Был тот час, когда кабаки уже закрылись, а проститутки уже разошлись. Изредка попадались шаткие фигуры. Они были пьяны и страшны. В отрепьях, лохмотьях, с землистыми, опухшими, грязными лицами. Это было городское дно.
Коляска остановилась у замызганной подворотни. В арке стояла оборванная девочка, лет десяти на вид, но, может, старше: тощая, с грязными ногами, волосы сбились в войлок. Взгляд ее — недетский, жесткий, многое повидавший — быстро оценил Мурина. «Бог мой, вот и эта несчастная Колобок была такой же сперва». Он содрогнулся от жалости, но одновременно и легкого страха: вдруг ощутил, что девочка глянула на него не с любопытством, а как на добычу. Колдобины под аркой были полны воды, в луже плоско лежал мокрый труп кошки.